Опасная профессия: писатель

4 мая Фадеев написал письмо литературному критику Ермилову: «Дорогой Вова!» В нем благодарил за поддержку и не скрывал своей обиды, как его задвинули в руководстве Союза писателей, а выпятили вперед Суркова, который, по мнению главного идеолога Суслова, «зря скромничает» и «недооценивает» свои силы. Из письма видно, как в душе Фадеева бушевала обида. Но главное было все же другое: он хотел предъявить власти свой счет и объясниться с потомками, почему он решил преждевременно уйти из жизни. И Фадеев в день самоубийства пишет письмо в ЦК партии. Вот это письмо:

«Не вижу возможности дальше жить, т. к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; мало-мальски способные создавать истинные ценности умерли, не достигнув 40–50 лет.

Литература – эта святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых «высоких» трибун – таких, как Московская конференция или XX партсъезд, раздался новый лозунг «Ату ее!» Тот путь, которым собираются «исправить положение, вызывает возмущение: собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и поэтому не могущих сказать правду, – и выводы, глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой все той же «дубинкой».

С каким чувством свободы и открытости мира входило мое поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создавали и еще могли бы создать. Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожили, идеологически пугали и называли это – «партийностью». И теперь, когда все можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность – при возмутительной дозе самоуверенности – тех, кто должен был это бы все исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и – по возрасту своему – скоро умрут. И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить…

Созданный для большого творчества во время коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одаренный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеями коммунизма.

Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел. И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспоминать все то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических порок, которые обрушивались на меня – кем наш народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней глубоко коммунистического таланта моего. Литература – это высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учениям, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа – Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды.

Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни.

Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.

Прошу похоронить меня рядом с матерью моей.

Ал. Фадеев 13/V.56.»

Такое вот письмо. Закроем глаза на некоторый нарциссизм письма, как Фадеев оценивал свой литературный талант, главное: суровый приговор системе, которой рьяно сам же служил Александр Александрович. Служил-служил и вдруг прозрел. Письмо это после самоубийства Фадеева было изъято соответствующими органами и засекречено.

Многие писатели пытались узнать, что же такое написал Фадеев в своем предсмертном письме, но всегда наталкивались на запрет. Пытался узнать и Александр Твардовский. Ему Хрущев ответил так: «В партии есть такие тайны, которые могут знать только два-три человека, товарищ Твардовский». Но тайное всегда когда-нибудь становится явью. И вот спустя годы, в 1990-м, в эпоху горбачевской гласности письмо Фадеева было впервые напечатано в архивном разделе журнала «Известия ЦК КПСС».

Смерть и отклики

В тот роковой день 13 мая 1956 года Александр Фадеев был абсолютно трезв. Другое дело, что он давно пребывал в глубочайшей депрессии. Он написал два письма, одно жене Ангелине Степановой, другое в ЦК КПСС. Лег на диван, обложился подушками и застрелился. Прочие подробности опустим: они уместны лишь в романе.