Опасная профессия: писатель

Аронов – один из самых значительных поэтов-шестидесятников, и тем не менее он оставался самым неизвестным из них. Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина и другие знаменитости выступали в Политехническом, в Лужниках и на прочих престижных площадках. А он не выступал. Не звучал, не грохотал. И книги его не выходили. И тем не менее Аронов был известен всей читающей Москве. Поэт-невидим. По Цветаевой: «Но опрометчивой толпе герой действительно не нужен». У Аронова не было публичных амбиций, у него отсутствовал напор, не было силы, чтобы, отталкивая других, вырваться вперед самому, да он этого и не хотел. Психология такая. Скромняга. У него в одном из стихотворений есть определение «придурочная слава», – и этим сказано все! Нет, добавим еще строку из «Пророка»: «Он жил без хлеба и пощады». Жил свободно и достойно. Без зависти. Напротив, радовался успехам других.

Первая книга Аронова, «Островок безопасности», вышла в 1987 году, когда автору было 53 года. Вторая книга, «Текст», увидела свет через два года. В предисловии к ней отмечено, что Аронов «не любит принимать жреческие позы. Он не считает себя ни пророком, ни проповедником, ни мэтром. Он не рвется на Олимп, локтями расталкивая своих собратьев и конкурентов. Он, если уж на то пошло, вообще никуда не рвется. И никогда не толкается…»

А если возвращаться к биографическому началу, то школа, Потемкинский педагогический институт, преподавание литературы в школе. Ученики его любили: молодой, кудрявый, синеглазый, а как здорово стихи читает!.. Еще Аронов преподавал в ГИТИСе и учился в аспирантуре института художественного воспитания. А потом (возможно, бес попутал) пошел в журналистику и отдал газете «Московский комсомолец» 31 год своей жизни. Кругом молодые, резвые, пишущие под гимн: «День пиши, вечер пой, ночь спи! Утром встань, день пиши, вечер пей!..» Но со временем все это превратилось в поденщину, в зарабатывание денег.

Долгое время Аронов вел свою колонку под названием «Поговорим?» Поговорить хотелось обо всем. Один лишь выхваченный пассаж: «С появлением на экране Ельцина жанр определился сперва – как сказка, а в дни с 19 по 22 августа – как былина, т. е. эпос…» (ноябрь 1991). И чем больше погружался в журналистику, тем дальше уходил от поэзии. В конце концов бойкая журналистика почти совсем оттеснила застенчивую и раздумчивую поэзию. Можно сказать, что Аронов свой поэтический ресурс использовал меньше, чем наполовину.

Лидия Либединская, заседавшая в писательской комиссии по работе с молодыми авторами, вспоминала, как однажды появился перед ней молодой красивый человек с тоненькой папкой со стихами и представился:

– Александр Аронов, преподаватель литературы! – и тут же добавил: – А можно, я вам почитаю свои стихи?

«Читал он прекрасно, темпераментно, стихи его завораживали. Я тут же передала его стихи членам комиссии, и первым откликнулся Михаил Зенкевич, друг и ученик Гумилева и Сергея Городецкого.

– Какой же Аронов начинающий, – сказал он. – Это уже состоявший поэт!»

Да, Аронов был уже поэтом, писал сам, вел в газете рубрику «Турнир поэтов», но повторюсь, захлестывали волны журналистики. Отдельные стихи его появлялись в «Огоньке», в «Знамени», но редко, а до книги никак не доходили руки, а в советское время это было, если выражаться военным языком, все равно что взять высоту. Маленькую высотку взял Аронов в парижском журнале «Синтаксис» и там напечатал следующее:

Посредине дня
Мне могилу выроют.
А потом меня
Реабилитируют.
Спляшут на костях,
Бабу изнасилуют.
А потом – простят.
А потом – помилуют.
Скажут: срок ваш весь,
Что-нибудь подарят…
Может быть, и здесь
Кто-нибудь ударит.
Будет плакать следователь
На моем плече.
Я забыл последовательность:
Что у нас за чем.

Стихотворение властям не понравилось, и Аронова вызвали в КГБ, предложили «сотрудничать», он отказался. Видимо, хорошо помнил предупреждение Александра Галича: «Вот так просто попасть – в палачи. / Промолчи, промолчи, промолчи!» Отказавшись сотрудничать, Аронов превратился сразу в невыездного товарища: ни в Болгарию, ни Венгрию. Только Мытищи да Петушки. И только после горбачевской перестройки совершил поездку в Израиль. Разбирался с психологией уехавших людей и написал пронзительное стихотворение «Хайфа. Лагерь для переселенцев»: