Опасная профессия: писатель

О чем ты там, польская, плачешь, еврейка,
В приюте, под пальмой, где стол и скамейка,
Дареный букварь и очки, и оправа,
И буквы, в тетрадку входящие справа?
Студентик, учитель, пан будущий ребе,
Так громко толкует о хляби и хлебе,
О том, как скиталась ты в странах нежарких
Две тысячи трудных и семьдесят жалких.
Прошло две войны. Унесло два семейства.
Каникулы. Кончились оба семестра.
Ты выучишь иврит и столько увидишь,
Забудешь и польский, и нищий свой идиш,
И ешь ты, и пьешь, и ни гроша не платишь,
Читаешь и пишешь – и что же ты плачешь?
По мебели, на шести метрах в избытке,
По старой соседке, антисемитке.

Задумывался сам Аронов об эмиграции, но не решился. Когда его спрашивали об этом, отвечал: «Ведь чем-то за все надо платить. Каждый выбор – это предпочтение одного и отказ от другого». В подтверждение своих слов приводил сочиненную им «Коммунальную песенку»:

«В тесноте мы стали добрыми, / Хоть и ссорились не раз, / Чувство локтя между ребрами / Близко каждому из нас… / Иногда ругаться хочется / И во сне и наяву. / Но в свободном одиночестве / Я ни дня не проживу».

Коммунальный социализм прочно сидел в душе. Жена Татьяна Аронова-Суханова вспоминает о поэте: был добр, независтлив, доброжелателен, непосредствен – «вот его главная черта». Не выносил хамства. Раздражала его глупость. Был очень артистичен, обладал искрометным юмором. Что касается денег, – «их никогда особо и не было, и никогда не возникало мыслей: «Ах, почему их нет?» Приемный сын Максим Суханов добавляет: «Деньги и Саша – темы непересекающиеся».

И еще одна черта: неприспособленность к быту. Как почти всякий поэт, Аронов не знал, как решить ту или иную бытовую проблему. Дождь. Авоська. Холод. Свертки. Ветер, – для него все это было ужасом. «Я ненавижу продавца. / Швейцара. Нянечку. Монтера. / Жизнь может кончиться, и скоро, – / Что ж, так и будет до конца? / Таксист, с рубля не давший сдачи, / Не стал от этого богаче. / Да ладно, пусть оно горит. / И для меня не в деньгах дело, / А в том, что он, наглец умелый, / Спасибо, гад, не говорит…»

Вот социальная и бытовая позиция Аронова: «Нет, Боже. Пусть воруют смело. / Меня не видят пусть в упор, / У нас с тобой не в этом дело / И не об этом разговор». И энергичная почти молитвенная концовка стихотворения:

Пока я здесь таскаю кости,
Пока плетусь в кино и в гости,
Пока мои продлятся дни,
Пока не замер на погосте,
От ненависти, злобы, злости
Меня спаси и сохрани.

И обращение к близкому человеку: «Прошу, прими спокойно все как есть. / Не огорчайся, друг мой, все пустое…» Пустое все: заботы, волнения, суета, успех, злато… Главное – все же поэзия, творчество, горение… Аронов писал разные стихи: лирические, философские, сюжетно-исторические – про Эхнатона и Нефертити, об Алишере Навои и Серене Кьеркегоре, о Скотте Фицджеральде: «Я буду петь о Скотте, / о Скотте Фицджеральде – / Сегодня все остальные / герои не для меня», о Варшавском гетто 1943 года: «У русских перед Польшей / Есть своя вина…» Если попробовать соединить все написанное Ароновым вместе, то получается, что он – грустный иронист. Истоки экзистенциального отчаяния и пронзительной иронии его стихов не в антисоветском гневе (да и гнев его был вполне умеренный, даже смирения было больше, чем ненависти), а в бездне человеческого одиночества. «От Маяковского и Блока / Вести свой род отнюдь не плохо, / Но надо ж проникать до дна…» И Аронов хотел всегда увидеть это «дно».

Мне нравится ваша планета
И воздух ее голубой.
И многое – в частности, это,
Как вы говорите, «любовь».

Вы все объяснили искусно,

И я разобрался вполне.
Мне очень понравилось «грустно»,
И «весело» нравится мне.

Я понял «скучать», и упорно

Я стану стремиться сюда.
А ваше «целую» и «помню»
Нам надо ввести у себя.

Ваш «труд» – это правильный метод,

И мудрая выдумка – «смех».
Одно мне не нравится, это —
Что вы называете «смерть».