Опасная профессия: писатель

Одноклассники мучились вопросом, где бы выпить и куда сходить погулять, а его уже волновал вопрос: «Кто мы – фишки или великие?.. Лилипуты или поэты?» А когда повзрослевшие школьники поувяли в своих чувствах и подрастратили свою энергию, Вознесенский поразил всех своим безудержным, неистовым напором.

Ранний Вознесенский был ярок, неординарен, нетрадиционен и эпатажен. Его «лимузин» предпочитал мчаться не по проторенным стежкам народной поэзии, не по обкатанной дороге официальных песнопений, не по расхожим лирическим улицам и аллеям, он избрал свой путь и отчаянно рулил в сторону привидевшихся ему голубых далей.

Дебют состоялся в 1958 году. «Помню пронзительное чувство, – писал Вознесенский, – когда мои стихи напечатались. Я скупил 50 экземпляров «Литературки», расстелил по полу, бросился на них и катался, как сумасшедший». Оказывается, в тихом мальчике, робко стоявшем у стенки в школьном коридоре, таился веселый чертик!..

Ранние стихи хочется вспоминать и вспоминать. «Мотогонки по вертикальной стене»:

Завораживая, манежа,
Свищет женщина по манежу!
Краги – красные, как клешни.
Губы крашеные – грешны.
Мчит торпедой горизонтальною,
Хризантему заткнув за талию!..

А какая концовка?! «А глаза полны такой – горизонтальною тоской».

У каждого в памяти хранятся свои любимые строчки Вознесенского: у кого «Осень в Сигулде», у кого «Пожар в Архитектурном институте», а кому любы строки про сирень: «Сирень прощается, сирень – как лыжница, / Сирень как пудель мне в щеки лижется!..»

Долгие десятилетия негласно шло поэтическое соревнование между двумя поэтами – Андреем Вознесенским и Евгением Евтушенко, кто из них, если так можно выразиться, кумирнее другого. Оба претендовали на роль властителя поэтических дум или короля поэзии. Они были на разных полюсах: Евтушенко попроще, понароднее и явно тяготеет к публицистичности, откликаясь на любой общественно-политический чих. Вознесенский был, напротив, далек от сиюминутных событий: «Я вообще не люблю вещи политические», – сказал он в одном из интервью в 1991 году еженедельнику «Собеседник». Не давая оценок какому-то конкретному событию, Вознесенский тем не менее не мыслим без России. Он упорно вписывал себя в систему российских координат.

В воротнике я – как рассыльный
В кругу кривляк.
Но по ночам я – пес России
О двух крылах.

«Мои Палестины дымятся дыбом. / Абсурдный кругом театр. /Боже, прости им, ибо /не ведают, что творят». Вознесенский не мог не откликаться на то, что происходило с Россией и ее народом. «Как спасти страну от дьявола? / Просто я остаюсь с нею /Врачевать своею аурой, / что единственное имею». Вознесенский был болью народа, хотя не в традиционно некрасовском, а в своем вознесенском стиле. «Пишу про наших упырей», – а писал он хлестко и едко.

«Художник первородный – / всегда трибун, / В нем дух переворота / и вечный бунт». И еще о себе, с надрывом: «Я – Гойя!..»

Когда-то Валентин Катаев сказал: «Поразительны метафоры поэта. Книги Вознесенского всегда депо метафор». Я бы сказал иначе: фонтанные брызги, пронзенные солнцем. Метафоры, игра слов, неологизмы. Примеров тьма:

Голодуха, брат, голодуха
от славы, тоски, сластей,
чем больше пропустишь в брюхо,
тем в животе пустей!
Мы – как пустотелые бюсты,
с улыбкою до дна,
глотаешь, а в сердце пусто —
бездна!..

Или вот: «Мы – эхо повтора. Луна через шторы / рассыпала спичечный коробок». «Шпикачки из пикапчика». «Гонорар. Гонор-арт». «Фастум-гель, Фауст – гей?» «Мы стали экономикадзе» «У каждой женщины семь дыр – / уши, ноздри, рот и др. / Но иного счастья для / есть девятая дыра». «Прощальную белую розу / брошу к твоим спелым ногам». Примеры можно приводить без конца. И так ясно, Андрей Вознесенский – наследник Хлебникова, искусник слова, жонглер, виртуоз… В одном из интервью он заклинал, что «нельзя, чтобы мысль лжавела». Удивительное сочетание про ложь и ржавость.

Однажды Вознесенский сказал: «Мы все уходим в язык. Язык – наше бессмертие». «Скрипит о столик палисандровый / мое опальное перо».

Вознесенский прожил богатую жизнь, наполненную многочисленными встречами и дружбами. Дружил с Генри Муром, беседовал с Мартином Хайдеггером, встречался с Мэрилин Монро… Его книги многократно издавались. Он познал славу. Был популярен. Однажды в ЦДЛ я попытался с ним поговорить о каком-то серьезном деле – не дали. Все время подходили к нему люди и говорили-говорили без конца. Наверно, это его утомляло. «Все прекрасно и не паршиво. /Наспех с кем-нибудь обнимусь». «Но итоги всегда печальны даже если они хороши». Какая в этих строках грусть-печаль.