И отчаянье. С одной стороны – вера: «Россию хоронят. Некроги в прессе./ Но я повторяю – Россия воскресе». А с другой стороны – ясное осознание: «Обещано счастье в конце третьей серии,/ и нас не смущает, что фильм двухсерийный».
И вспоминается старое высказывание Вознесенского: «Все прогрессы – реакционны,/ если рушится человек…» Ну, и это: «Парламент – это галлюцинации/ в гальюне нации».
Разве не современная картинка? «Наши муровцы – не тимуровцы. /Вечно ссорятся у корыта. / Из стреляющих лишь Амуры – / бескорыстны».
Сердце Вознесенского болело за все, что происходит вокруг. «Манеж подожгли. Гримасничают/ огненные языки./ Идет на глазах кремация/ деревянной Москвы». Умерла Франсуаза Саган, дерзкая французская писательница, и Вознесенский в печали: «Я обидел Тебя, Франсуаза./ С длинноногой ушел, как хам./ Мы с Тобой скандальные профи,/ персонажи для pal/secam… Я теперь брожу по Парижу./ Грусть нелепа, как омнибус./ Все прекрасно и не паршиво,/ наспех с кем-нибудь обнимусь…» И неожиданно грубое признание:
Убита Анна Политковская – Вознесенский не мог смолчать. «Не осуждаю политологов – /пусть говорят, что надлежит./ Но имя «Анна Политковская» /уже не им принадлежит…»
Можно ли быть спокойным и довольным собой в неспокойной и недовольной стране? Ответ один: нет!
А как читается стихотворение Вознесенского «Отказ» (2005):
Вознесенский мог бы пройти мимо в сиянии собственной славы. Но что-то его гложет. «Навязчивы, как Мастроянни,/ пройдут мисс Слава, мисс Успех,/ единственно мисс Состраданье/ окажется нужнее всех…» Когда-то он боролся и дрался с «литсобратьями», с коллегами по цеху. Конкурировал. Доказывал. И что?
А тут еще возраст поджимал. Болезни подхватывали. И вот уже про себя: «Мой мозг уносят, точно творог в тряпочке». «Везут куда-то. Нервы выли./ По шороху нетопыря/ я не забуду вас, ночные/ парижские госпиталя!» И – «Ода к моей левой руке»: «Не устаешь от пьедестала./ Моя ж рука,/ вдруг, выкобениваться стала,/ став автономна далека…» Поэт, не стесняясь, пишет «Большое заверещание»: «Вам жизнь мою оставшуюся «заверещаю», – и тут без вербальной усмешки не обходится. И Вознесенский продолжал тему: «Поэзия – антиинсульт».
И Андрей, и я, и, наверное, многие другие вспоминаем песню школьной поры, почему-то ее пели с особым надрывом в 18 лет: «Когда проходит молодость…»
Вознесенский ее переиначил:
Уход Вознесенского мне особенно горек. Он почти мой ровесник (на год младше). Родился 12 мая 1933 года. Мы учились в одной школе. Иногда встречались и перезванивались. Я внимательно следил за его творчеством. И вот связь оборвалась. Когда-то Вознесенский почти кричал: «Тишины хочу, тишины. Нервы что ли обожжены…» И вот наступила тишина. Остались книги. Но нет голоса Вознесенского. 1 июня 2010 года Вознесенского не стало. Зоя Богуславская в сердцах воскликнула: «Проклятый Паркинсон!..»
В ноябре 1979 года я в стол написал небольшое исследование о жизненном пути и творчестве Андрея и начал с воспоминания, каким я его помню. «Был тихим, лобастым и неприметным мальчиком. В футбол не играл, в драках не участвовал и, разумеется, хорошо учился. И покуда сверстники били коленки и баклуши, безумно предаваясь радостям жизни – папиросным чинарикам, картам и танцам (в моду входили буги-вуги и синие рубашки в белую полосочку), он спартански предавался занятиям, накапливал знания и наращивал свой интеллект.