Вероника Полонская – последняя женщина Маяковского. Дочь известного актера немого кино, она была начинающей актрисой МХАТа, была замужем за Михаилом Яншиным (своего Лариосика он еще тогда не сыграл). Снималась в кино. Одним из режиссеров первой ее картины «Стеклянный глаз» была Лили Брик.
«После съемок в «Стеклянном глазе», – рассказывает Вероника Полонская, – меня пригласил на бега муж Лили Юрьевны, Осип Максимович Брик. Там и произошло знакомство с Владимиром Владимировичем. Маяковский был в плаще, в низко нахлобученной шляпе, с палкой, которую он все время вертел. Большой, шумный… Я смущалась в его присутствии. Это было в мае 1929 года.
В тот же день мы встретились еще раз – у Валентина Петровича Катаева. А потом стали видеться все чаще, почти каждый день.
До этой встречи я не так много знала из его поэзии. Но, когда он сам стал читать мне свои стихи, я была потрясена. Читал он прекрасно, у него был настоящий актерский дар…
Человек он был со сложным, неровным характером, как всякая одаренная личность. Бывали резкие перепады настроений. Было нелегко, к тому же у нас была большая разница в возрасте: мне двадцать один год, ему тридцать шесть. Это вносило определенную ноту в наши отношения. Он относился ко мне как к очень молодому существу, боялся огорчить, скрывал свои неприятности. Многие стороны его жизни оставались для меня закрытыми. Все осложнялось еще и тем, что я была замужем, это мучило Владимира Владимировича. Он ревновал меня, в последнее время настаивал на разводе. Записался в писательский кооператив в проезде Художественного театра, куда мы должны были переехать вместе с ним…»
Тут следует заметить, что кооператив был нужен потому, что Полонская прекрасно понимала, что рядом с Лили Брик их жизнь с Маяковским не состоится: необходимо было разъехаться с Бриками.
Вернемся, однако, к воспоминаниям Полонской:
«Конечно, я отлично понимаю, что сама рядом с огромной фигурой Маяковского не представляю никакой ценности. Но ведь это легче всего установить с позиций настоящего. Тогда – весною 30-го года – существовали два человека, оба живые и оба с естественным самолюбием, со своими слабостями, недостатками…»
Если о Маяковском, то еще с какими!.. Но одно качество нельзя отнять у Маяковского: он был предельно честен, не желал и не умел лгать даже во благо своим отношениям. Достаточно привести в пример разговор Маяковского с Полонской по поводу стихов: «Норочка, – сказал Маяковский, – ты знаешь, как я к тебе отношусь. Я хотел тебе написать стихи об этом, но я так много писал о любви – уже все сказалось…»
Однажды он прочитал строки:
Прочитал и сказал: «Это написано о Норкшище».
В своих воспоминаниях Полонская отмечает, что у Маяковского «всегда были крайности. Я не помню Маяковского ровным, спокойным: или он искрящийся, шумный, веселый, удивительно обаятельный, все время повторяющий отдельные строки стихов, поющий эти стихи на сочиненные им же своеобразные мотивы, – или мрачный и тогда молчащий подряд несколько часов. Раздражается по самым пустым поводам. Сразу делается трудным и злым».
О классике всегда интересно узнать любые подробности. Например, такие: «Был очень брезглив (боялся заразиться). Никогда не брался за перила, ручку двери открывал платком. Стаканы обычно рассматривал долго и протирал. Пиво из кружек придумал пить, взявшись за ручку кружки левой рукой. Уверял, что так никто не пьет и потому ничьи губы не прикасались к тому месту, которое подносит ко рту он. Был очень мнителен, боялся всякой простуды: при ничтожном повышении температуры ложился в постель…» (В. Полонская).
Вот такие штрихи. Еще эпизод:
«Маяковский привез мне несколько красных роз и сказал:
– Можете нюхать их без боязни, Норкочка, я нарочно долго выбирал и купил у самого здорового продавца.
Владимир Владимирович все время куда-то бегал, то покупал мне шоколад, то говорил:
– Норкочка, я сейчас вернусь, мне надо посмотреть, надежная ли морда у нашего паровоза, чтобы быть спокойным, что он нас благополучно довезет».
А сам он был беспокойным, и с ним было нелегко. «Однажды Брики были в Ленинграде, – вспоминает Полонская. – Я была у Владимира Владимировича в Гендриковом во время их отъезда, Яншина тоже не было в Москве, и Владимир Владимирович очень уговаривал меня остаться ночевать.
– А если завтра утром приедет Лиля Юрьевна? – спросила я. – Что она скажет, если увидит меня?
Владимир Владимирович ответил:
– Она скажет: «Живешь с Норочкой?.. Ну что ж, одобряю».
И я почувствовала, что ему в какой-то мере грустно то обстоятельство, что Лилия Юрьевна так равнодушно относится к этому факту…»
Не каждая женщина согласится на такое постоянное очное-заочное присутствие другой. И не просто другой, а самой главной в сердце поэта.