Опасная профессия: писатель

В некрологе «О Маяковском» (1930) Владислав Ходасевич писал: «Он так же не был поэтом революции, как не был революционером в поэзии. Его истинный пафос – пафос погрома, то есть надругательства над всем, что слабо и беззащитно… Он пристал к Октябрю, потому что расслышал в нем рев погрома».

Михаил Осоргин. Из рецензии на книгу Маяковского «Два голоса» (Берлин, 1923): «…Блеска настоящей гениальности, не раз сверкнувшей в культурнейшем Андрее Белом и в некультурнейшем Сергее Есенине, – в Маяковском нет, но исключительная даровитость его вне всякого сомнения. Он высокий мастер кованого, дерзкого, нового стиха, бьющего по хилым головам и раздражающего тех, кому удары адресованы. Лирики Маяковский чужд; он поэт не только «борьбы», но и кровавой драки, поэт вызова, наглого удара, не попадающего мимо…»

И далее: «…Он не певец в стане воинов, а лишь бандурист на пирушке предводителей. Иными словами, он не народный поэт и шансов быть им не имеет; он даже не поэт данной опричнины – этот пост занят малодаровитым Демьяном Бедным. И нечего уже говорить, что даже по форме он не может быть поэтом «пролетариата и крестьянства». Вообще, Маяковский – для избранных: для чуждых политике любителей искусства и для чуждых искусству любителей политики… Скажем еще, что к «большой литературе» Маяковский, конечно, не принадлежит. Но в ряду малых – он на видном месте, и заслуженно…»

Марк Слоним, литературный критик, историк литературы, в «Портретах советских писателей» (Париж, 1933) в главе «Владимир Маяковский» отмечает, что, «сам того не замечая, Маяковский превратился в революционного куплетиста, у которого всегда на устах шутка и живой отклик на злобу дня. У французов такие куплетисты поют в кабачках и маленьких театрах: подмостками для Маяковского, вровень с его голосом и талантом, служила русская литература. Но куплеты остались куплетами, и их короткая жизнь кончается с вызвавшей их социальной случайностью или политической суетой… Революция с ее разрушением, с ее отрицанием старого, с дерзостью и безумием, была для него родной стихией. В ней и развернулся его темперамент, здесь-то вволю мог радоваться этот поэтический нигилист с мускулами циркового борца…»

Марк Слоним делает вывод: «Маяковский был кремлевским поэтом не по назначению, а по призванию. Он забыл, что поэзия не терпит заданных тем, и решил не только стать выразителем революции, но и сотрудником и бардом революционной власти. Он действительно «состоял в службах революции», он действительно отдал свое перо правительству… Он всерьез считал себя бардом революции и чванился и своей поэтической силой, и громоподобным своим голосом, который, казалось ему, раздается в унисон с раскатами революционной бури… Легковесна и непрочна слава Маяковского…»

И одна из последних серьезных оценок Маяковского принадлежит Юрию Карабчиевскому. В своей фундаментальной работе о поэте он отмечает:

«За двенадцать лет советской власти Маяковский написал вдесятеро больше, чем за пять предреволюционных лет. Он был не просто советским поэтом, он в любой данный момент был поэтической формулой советского быта, внешних и внутренних установок, текущей тактики и политики. И однако же то главное дело, которое он ставил себе в заслугу, не было выполнено, не было даже начато. Время свое он не отразил и не выразил.

В 40–50-е годы мы страстно читали его стихи, знали наизусть половину поэм, но что мы знали о времени? Это теперь мы можем дополнить его строки тем фоном, тем подлинным вкусом и запахом времени, который нам сообщили другие.

Время выражается только через личность, только через субъективное восприятие. Объективного времени нет. Маяковский же… Странно произнести. Между тем это очевидная истина. Маяковский личностью не был. Он не был личностью воспринимающей, он был личностью оформляющей, демонстрирующей, выдающей вовне, на-гора.

Поэзия —
это сиди и над розой
ной…
Для меня
невыносимая мысль,
что роза выдумана
не мной.
Я 28 лет
отращиваю мозг
не для обнюхивания,
а для
изобретения роз…

Он не был поэтом воспринимающим, он был поэтом изобретающим. То, что он сделал, – беспрецедентно, но все это – только в активной области, в сфере придумывания и обработки. Все его розы – изобретенные. Он ничего не понял в реальном мире, ничего не ощутил впервые…»

Тома произведений Маяковского на четыре пятых заполнены «потоком пустых версификаций», констатирует Карабчиевский.

Но это не последнее слово о Маяковском. Спор продолжается и будет вестись долго. Велик – не велик. Содержательный или пустопорожний. Лирик или агитатор… Пусть рассудит Время. И пусть профессора уймутся и снимут «очки-велосипед». Лучше поговорим снова о женщинах…

XIV

Всем интересно узнать, как сложилась дальнейшая судьба главных возлюбленных Маяковского – Лили Брик, Элли Джонс, Татьяны Яковлевой и Вероники Полонской после трагического 14 апреля 1930 года.