Опасная тишина

Цезарь принадлежал к породе русских овчарок. Внешне он ничем не отличался от обычной немецкой или среднеевропейской овчарки – такое же сильное подтянутое тело, такой же плотный хвост, за который можно ухватиться, как за обрубок каната, и собака вытянет из полыньи, из воды, спасет, такие же стоячие твердые уши, а вот цвет волоса был черным, ночным, в темноте невидимым совершенно.

И еще Цезарь отличался от немецких овчарок тем, что умел очень широко улыбаться, от уха до уха.

Из-за плотной загородки Цезарь не видел хозяина, но ощущал его, давно ощущал, – от радости он чуть не сломал клетку, вертелся в вольере юлой, лаял, вскрикивал, подпрыгивал, а когда Кацуба отпер дверь, едва не сбил его с ног.

Хозяин обнял пса и прижал к себе, как человека.

– Ах, ты, голова еловая, садовая, крапивная…

Услышав знакомые слова, которые Кацуба использовал, как присказку, пес даже прослезился – целых десять дней не слышал их.

Только повидавшись с псом, Кацуба пошел к начальнику заставы – как был мокрый, в обледеневших сапогах, – надо было доложиться: прибыл, мол.

Раньше заставы имели свои названия (иногда очень романтичные, красочные «Соловьиная падь», «Тигровая гарь», «Фазанья гора» и так далее), потом обрели номера, стали номерными, часть из них – именными, по фамилиям героев-пограничников, потом вообще перестали быть заставами, превратились в отделения, но Кацуба служил в пору, когда заставы еще были заставами.

Жаль, что это старое русское слово – «застава» – кому-то не понравилось. Кацуба любил свою заставу, размещавшуюся в прочном здании, сложенном из красного, хорошего, прокаленного кирпича, который не брали не то чтобы пули – не брали даже гранаты.

Весной, темной апрельской ночью на заставу «След рыси», где служил Кацуба, напали неизвестные, человек двести, не меньше (хотя точно число нападавших никто назвать не мог, даже пленные, утром количество это определяли по следам, но подсчет этот был примерным), заставу же защищали всего сорок человек. Среди нападавших, как выяснилось, были китайцы, несколько японцев и наши русские – белогвардейцы. По стенам заставы они били из пулеметов, выковыривали целые кирпичи, пробовали взять гранатами, швыряли их под самые окна, рвали, но ничего не смогли сделать, только выбили стекла – крепким оказалось здание.

Раньше здесь находился таможенный пост, а таможенные посты ставили в царское время, как крепости, – завалить их было нельзя.

Командовал «Следом рыси» Татарников – рукастый московский рабочий, который умел делать все на белом свете – и лошадей подковывать, и суп из гвоздей варить, и пули по самоточеным формам отливать, и картошку из гороховых стручков выращивать, сбрую из брезентовых полосок склепать, и из дырявой пушки стрелять, и пулеметы чинить, и за дамами ухаживать – в общем, на все руки был мастером.

Когда Кацуба появился в канцелярии, в каморке начальника заставы, Татарников что-то писал на половинке разлинованного листа, выдранного, видать, из старой амбарной книги.

– Погоди, погоди пару мгновений, боец, – бросил Татарников, не поднимая головы, он так и не понял, что на пороге стоит сам Кацуба, без которого застава целых десять дней маялась – не хватало опытного собаковода. Впрочем, собаководов на заставе звали на пионерский лад следопытами. Бумага, которую писал Татарников, была срочная – донесение в штаб отряда. Писать такие бумаги непросто, от напряжения лоб начальника заставы пересекла глубокая вертикальная складка.

– Да я только доложиться хотел, – тихо проговорил Кацуба.

Услышав голос Кацубы, Татарников откинул в сторону ручку, ногой ловко отодвинул стул и сделал шаг к собаководу.

– Федорыч приехал… – прошептал он неверяще, стиснул Кацубу железными руками, – вот радость, так радость – Федорыч приехал! – Татарников откинулся от него. – Дай, я хоть тебя разгляжу. В отпуске ты помолодел…

– Да уж, там помолодеешь…

– А чего, случилось что-то?..

– Еды в деревнях нет. Неурожай. Из сухой крапивы хлеб пекут.

По лицу Татарникова пробежала тень, он мотнул головой, словно бы сопротивлялся тому, что слышал, тоскливой боли, сжавшей ему сердце – ведь его родичи тоже жили в деревне и тоже маялись, пухли с голодухи, но помочь им Татарников не мог ничем, как и Кацуба ничем не мог помочь своим. С заставы же не будешь отправлять продукты, за это – трибунал. Очень скорый и жесткий.

Да и продуктами тут не разживешься – каждый кусок хлеба на учете.

– М-да-а, – натянуто проговорил Татарников, – как там моя Москва? Стоит ли на месте? А как родной Симоновский вал?