Опасная тишина

След нарушителя был виден отчетливо, потерять его уже было невозможно – рассвет вступил в свои права. Кацуба всосал сквозь зубы воздух, резко выбил его из себя, ловко обогнул высокое дерево, умудрившееся вырасти в низковатом редком ивняке, перепрыгнул через одну яму, потом через другую и остановился.

Остановился потому, что остановился Цезарь. Цезарь ткнул носом себе под лапы. Кацуба нагнулся. На высохшей жесткой траве, в стороне от следа, лежал маленький, сгоревший почти дотла окурок.

Цигарка была свернута из газеты, отчетливо были видны несколько иероглифов, склеена ловко – бумага даже не разошлась. Кацуба аккуратно подцепил окурок кончиками пальцев и спрятал его в спичечный коробок. Коробок этот он специально носил с собой – для таких вот находок, для разных козявок, чинариков, кусочков земли, выковырнутых из следа, обрывков ткани, пуговиц, осколков, застрявших в дереве, и так далее.

– Молодец, Цезарь! – похвалил пса Кацуба. – Идем дальше!

Вырос Кацуба в детском доме, настоящей фамилии не знал. Как не знал, что означает в русском языке слово «Кацуба». В украинском языке такого слова тоже вроде бы не было. И в белорусском не было.

Когда его изловили в кочегарке опоечной фабрики в Чите и притащили в детскую колонию, обнесенную колючей проволокой, то дежурный надзиратель (воспитателей в колонии звали надзирателями, и это было справедливо), брезгливо держась в сторонке от завшивленного беспризорника, выплюнул через губу, украшенную папироской с размякшим мундштуком, всего лишь одно слово:

– Кацуба!

– Что-что? – не понял дежурный писарчук из местных воспитанников по прозвищу Макуха.

– Кацуба! – повысил голос воспитатель, и Макуха, разом оробев, не стал больше ничего спрашивать, а, роняя с пера брызги чернил, записал в журнале дежурств, в графе «фамилия»: Кацуба.

– А зовут тя как? – спросил он у новичка.

– Тимоха.

– Хорошо, пусть будет Тимоха, – одобрил надзиратель, – Тимофей, значит. А отчество… Отчество пусть будет Федорович.

Против этого отчества беспризорник ничего не имел, хотя с другой стороны так и не понял, почему именно Федорович? Может, того дурковатого надзирателя звали Федором? Но во всех случаях жизни Федор – вполне нормальное русское имя. Неплохое. Так будущий следопыт стал Кацубой Тимофеем Федоровичем.

Роста Кацуба был небольшого, сколочен хотя и грубовато, но крепко, надежно – шурупы при ходьбе, во всяком случае, не вываливались.

Потом, когда он уже подрос, обучился грамоте и стал запоем читать книжки, получил письмо из Армавира.

Письмо было написано ровным округлым почерком – сразу делалось понятно, что корпел над ним очень спокойный доброжелательный человек, скорее всего, женщина. Так оно и оказалось – написала его женщина, которая была старше Кацубы на десять лет, фамилия у нее также была Кацуба, звали Алевтиной.

Алевтина сообщала, что прочитала газету с заметкой о лучших воспитанниках трудовой колонии «Заре навстречу», где первым в списке самых лучших, просто выдающихся воспитанников шла фамилия Кацубы, и решила написать.

Все дело в том, что у нее был маленький брат Тимоха, который пропал в Гражданскую войну – то ли с отступающими красными убежал, то ли угодил на штык какого-нибудь перепившего «зеленого» партизана, то ли словил пулю: в общем, растаял человек, словно бы его никогда и не было – проглотило его революционное пространство, даже запаха не осталось, не говоря уже о чем-нибудь более существенном. «Не является ли лучший воспитанник трудовой коммуны “Заре навстречу” Т. Кацуба ее родным братиком?» – с надеждой интересовалась Алевтина. В конце бумаги приписала, что очень ждет ответа.

Конечно, у Кацубы никаких родных и разных там близких людей не было, – может, они и были, но о них он ничего не знал, ни отца, ни матери не помнил. Может быть, эта Алевтина и была какой-нибудь его дальней родственницей, а может, и не была – этого не знал никто. «А с другой стороны, все люди на земле – родственники, – так думал юный материалист Тимоха Кацуба, – все произошли от обезьяны, значит, и мы с Алевтиной – родственники. Поэтому не буду ее огорчать, напишу ей, что она – моя сестра. Очень рад, что она нашлась у меня, а я нашелся у нее… Все будет знать, что у нее родная душа имеется. И я буду знать. Это так здорово – иметь родню». – Тимоха ощутил, как у него перехватило горло, а внутри сделалось тепло: он, честно говоря, даже не знал толком, что такое родня.

Он написал письмо Алевтине. Сообщил, что был сыном кавалерийского эскадрона в Первой конной, у Буденного, в Средней Азии, во время атаки на басмачей Мансура Тамбиева получил контузию и с той минуты прошлое перестало для него, двенадцатилетнего мальчишки, существовать: все, что там находилось, перечеркнул взрыв неприятельской гранаты… После этого он потерял связь с эскадроном, сделался беспризорником, попал в трудовую коммуну…

Алевтина попросила прислать фотокарточку, Кацуба долго колебался, посылать фотяшку или не посылать, потом решил послать… Алевтина отозвалась сразу же, письмо ее было восторженным.