Опасная тишина

«Это ты, Тимошенька, ты, ты, я ведь тебя узнала мгновенно, едва увидела фотокарточку… Один к одному – тот самый мальчишка, который ушел с красными войсками из Армавира, только повзрослевший. А контузия – это ничего, контузия пройдет, ты не переживай, Тимошенька. Главное – ты жив. И я жива. Еще у нас есть племяш Колька, хороший парень. Работящий. Еще не вырос совсем, но уже хочет устроиться работать в мастерскую обувных колодок, да пока еще не принимают – годами не дотянул, одного года не хватает, чтобы приняли. У нас с этим делом строго, малолеток на работу не берут, поэтому Колька пока помогает по хозяйству. Но время скачет быстро, не успеем оглянуться, как пройдет год и Колька будет стругать вместе со всеми обувные модные колодки. Платят в той мастерской, Тимоша, прилично. Когда надумаешь приехать к нам и поселиться в Армавире, можно будет устроиться в мастерской на работу…»

Кацуба дважды съездил в Армавир, к своим названым родичам, первый раз, когда, закончив учебу в колонии, решил учиться дальше и поступил в пограничную школу, второй – когда уже служил на заставе.

Одно было плохо – очень много времени отнимала дорога, она была готова съесть весь отпуск, оставляла лишь пару часов, чтобы поздороваться и надо было уже собираться обратно. В третий раз повезло – начали летать самолеты. С частыми посадками – за двое суток с хвостиком можно было добраться до Москвы. Чем Кацуба и воспользовался. Воздушная дорога понравилась Кацубе больше, чем наземная, чугунно-рельсовая – и интересно, и времени экономит много.

Алевтина оказалась очень приветливой симпатичной женщиной, к сожалению, бобылкой – никак не могла выйти замуж, поскольку всех мужиков в Армавире повыбивала Гражданская война, а Колька – обычным угрюмым подростком, неразговорчивым, диковатым, с черными цыганскими глазами.

На работу Колька устроился, – как и хотел, – Кацуба же подумал, что может быть, его определить к себе на заставу, научить чему-нибудь путному, но, поговорив с ним очень плотно в последний свой приезд в Армавир (это было всего неделю назад), понял, что ничего из этого не получится. Народ на заставе живет другой – более общительный, более сообразительный и хваткий, никого и ничего не боящийся, готовый и мировую революцию творить, и в азартной лапте коровьим мячиком перешвыриваться, и головы пионеркам дурить, и сочинять достойные письма товарищу Сталину, рапортуя о своих боевых успехах, и собственное оружие чистить до посинения… А Колька, к сожалению, был другим, из иного теста слеплен. До заставы ему еще надо было дорасти.

А пока ему колодочной мастерской хватит, – к такому решению пришел Кацуба.

Цезарь держал след плотно, не выпускал его ни на секунду, Кацуба подумал даже, что, может быть, удастся догнать контрабандиста, а потом понял: не удастся. Тот шел ходко – это раз, и два – их разделяло не то чтобы большое расстояние, разделяло время: слишком поздно наткнулся Кацуба на след. Он дернул повод – поторопись, Цезарь!

Тот рванулся вперед с удвоенной скоростью, но через полминуты остановился, фыркнул презрительно – даже рычать не стал, обошелся фырканьем.

На снегу лежал еще один окурок. Такой же, как и первый. Спаленный до самого обреза. Видать, нелегок был мешок у контрабандиста, раз он часто останавливается на перекур, либо в печенках какой-нибудь непорядок обнаружился – задыхается человек. Кацуба аккуратно подцепил пальцами чинарик, спровадил его в спичечный коробок. Похвалил пса, потрепав ему уши, – молодец! – и тут же подал команду:

– Вперед!

Вскоре показался длинный угловатый разлом, по которому струился ключ. Ключ этот никогда не замерзал – вода в нем была какая-то особая. Наверное, освященная. Или еще какая-то. Вода была холодная, чистая, Кацуба иногда набирал ее в оловянную фляжку, обтянутую сукном, – японскую.

На сукне были нарисованы красные иероглифы, что они обозначали, Кацуба не знал, – может быть, что-то неприличное, поэтому он стер иероглифы перочинным ножом, а потом замыл теплой водой с щелоком. Краска была масляная, поэтому и стерлась легко, и отмылась так же легко.

Кацуба и на этот раз остановился бы набрать воды в ключе, но времени не было совсем – время поджимало.

Разлом хоть и был широкий, но в некоторых местах края его сходились заметно, приближались друг к другу, и можно было перепрыгнуть с берега на берег. Ну а там, где разлом перепрыгнет Кацуба, пес перепрыгнет тем более, для него это раз плюнуть – на один чих.

Он отпустил повод, бросив его на землю, отодвинулся чуть назад от разлома, разбежался и легко одолел препятствие. Цезарь пулей перелетел через разлом следом.

Очень неудобная штука в беге – карабин. Колотится по спине, отбивает кости – все до единой. Впрочем, винтовка еще хуже. Громоздкая, увесистая, она натирает плечо, а на лопатках оставляет либо мозоли, либо синяки.