Опасная тишина

– А прозвище какое?

– Спрут. Дает взаймы копейку, а требует четыре… Такой вот приварок себе определил. И чего же он натворил, ежели, конечно, не секрет?

– Не секрет. Контрабандой промышляет.

– Это на него похоже, – председатель снова поморщился.

– Там его баба придет на меня жаловаться…

– Как придет, так и уйдет. А чего случилось?

– Выстрел слышал?

– Не глухой.

– Это я стрелял…

– В Хватунову бабу?

– Нет. Стрелял в сторону, но был рикошет. Хватунову бабу малость поцарапало.

– У меня она поддержки не получит – сочувствовать по поводу разных царапин я не собираюсь. И не умею.

Кацуба пожал руку Просвирову, кликнул Цезаря и неспешным шагом – устал все-таки, – покинул двор председателя сельсовета.

Воздух тем временем немного помягчел, из низкого, словно бы зачехленного неба посыпалась мелкая, похожая на разваренный песок крупка, быстро прикрыла все следы, выбелила дорогу.

Климат в Уссурийском крае был мягкий, устраивал всех – и людей, и зверей.

Контрабандиста Хватуна Кацуба увидел вечером в сельском шинке. Шинок этот сохранился в Покровке от царских времен, работал он и в годы Гражданской войны, при атамане Калмыкове – одинаково обеспечивал «бимбером» и белых, и красных, стены его слышали и «Марсельезу», и «Вставай, проклятьем заклейменный», и «Боже, царя храни», и «Гоп со смыком» – всякие песни, словом, в годы нэпа расцвел, не пропал шинок и сейчав, хотя сменил название, стал «Закусочной» – исправно угощал завсегдатаев китайской ханкой, жареным бамбуком и пельменями по-харбински.

Спрут сидел в компании двух приятелей и пил ханку. Он действительно был похож на осьминога из Амурского залива – с большой лысой головой и могучим складчатым затылком, выпуклыми, плотно прикрытыми мясистыми веками глазами, ощупывал цепким взглядом каждого, кто входил в шинок. Ощупал Кацубу, смерил с головы до ног и, когда пограничник приблизился к его столу, поинтересовался хриплым голосом:

– Это ты, мужик, ко мне сегодня утром приходил?

– Я.

– Зачем в мою бабу стрелял?

– Да не в нее я стрелял…

– А почему она оказалась подраненной?

– Случайно.

– За случайно бьют отчайно. Я уже написал жалобу товарищу Сталину, понял? И отправил в Кремль.

– Молодец. Думаешь, бумага твоя дойдет до Кремля?

– Дойдет. У меня все, за что ни возьмусь, получается.

– В Китай за товарами часто ходишь, Спрут? – спросил Кацуба, вопрос был неожиданным, глаза у контрабандиста сделались крохотными, узкими, злыми.

– А ты меня поймал? Не возводи поклеп на честного человека, – предупредил он, – иначе тебе же хуже будет. Понял?

– Ты не юли, ответь на вопрос.

– Я напишу товарищу Сталину второе письмо.

– Пиши хоть третье. Только тебе это не поможет.

– Как знать!

– Имей в виду – изловлю я тебя с поличными. Прямо с мешком на плечах.

– А это ты видел? – контрабандист выставил перед собой руку с конопатым громоздким кулаком, другой рукой секанул себя по сгибу локтя, ударил ребром ладони – жест был неприличный. – Вот что ты изловишь, а не мешок с товаром. И уж тем более – меня с мешком. Понял?

– Посмотрим…

– Это слепой сказал – посмотрим. А глухой сказал – услышим, – контрабандист схватил со стола стакан с ханкой, резким движением опрокинул его в себя. Мужиком он был метким – струя попала прямо в горло. Проглотил, даже не поморщившись: видать, ханка была слабенькой, уступала нашей водке, иначе Хватуна передернуло бы.

– А безногий сказал – давай померяемся в беге, кто кого, – продолжал перечень Хватуна Кацуба, – а безрукий – не сыграть ли нам в карты? Только в этой игре у меня козырей будет больше.

В крохотных глазах контрабандиста вспыхнул и тут же погас интерес – впрочем, через несколько секунд ничего, кроме презрительного безразличия, не осталось.

– За бабу мою ответишь, – хриплым дребезжащим голосом пробормотал Хватун. – Я, кроме товарища Сталина, еще твоему комиссару напишу, – в простуженном дребезжании его послышалась угроза.

– Пиши, пиши, писатель… Лев Толстой!

К Кацубе подскочил мужик с растрепанной рыжей бороденкой, в замусоленном белом фартуке, нагнулся, ловко подхватил полу фартука и высморкался в нее. Потом зорко глянул снизу вверх.

– Может быть, товарища-гражданина начальника угостить ханкой? – предложил он. – Лучший в пролетарском мире напиток. Даже водка ханке уступает.

– Не надо. Обойдусь.

– А как насчет того, чтобы отметить главный революционный праздник Седьмое ноября?

– При чем тут Седьмое ноября?

– При том, что Седьмое ноября – завтра.

– Обойдусь. Пусть вот они отмечают, – Кацуба покосился на Хватуна с компанией и, поправив на поясе кобуру с наганом, покинул шинок.

– Напрасно ты начал этого мужика задевать, – сказал Спруту его напарник по столу – долгоносый угреватый мужик с мальчишеской челкой, прилипшей к потному лбу. – Я его знаю – хваткой обладает мертвой.

– Какой бы хваткой он ни обладал, обижать трудящегося гражданина не положено!

– Дырка в заднице у твоей бабы большая?

– Так. Царапина.

– Тогда, может, и не стоило тебе писать Сталину?

– Стоило или нет – через пару недель узнаем.

– Смотри, прижмут тебя погранцы.

– Это баба надвое оказала.

– В отместку…