Опасности городской жизни в СССР в период позднего сталинизма. Здоровье, гигиена и условия жизни 1943-1953

Что касается смертности в городах[404], этот голод несколько отличался по характеристикам от голода в тылу в годы Великой Отечественной войны. Тогда доля взрослого населения в структуре смертности постепенно росла, а детей – падала. К сожалению, у нас нет повозрастных показателей смертности по отдельным регионам для послевоенного периода, но данные по РСФСР в целом показывают, что продовольственный кризис 1947 года нанес наиболее тяжелый удар по самым маленьким и самым старым. Как показано в табл. 4.8, в абсолютном выражении на детей до двух лет пришлось 53 % всего прироста смертности в 1947 по отношению к 1946 году[405]. Эти данные немного дезориентируют, поскольку количество младенцев и детей в 1947 году также было значительно выше, чем в 1946-м, но если мы преобразуем эти цифры в реальные коэффициенты смертности, то есть в коэффициент детской смертности для детей до года и коэффициент смертности детей в возрасте от года до двух лет, то увидим, что рост детской смертности оставался очень высоким: коэффициент младенческой смертности вырос на 67 %, смертность маленьких детей – немного меньше 30 %[406]. Поскольку у нас нет повозрастных данных по населению, я не могу произвести такие же расчеты по другим возрастным группам и вынужден вместо этого выводить заключения из абсолютных показателей смертности. Здесь мы видим, что после детей группой, где наблюдался наибольший рост смертности, были пожилые: среди лиц 60 лет и старше смертность выросла более чем на 40 % и составила 22,6 % общего прироста смертности по сравнению с 1946 годом. Поскольку крайне маловероятно, что за этот период количество пожилых людей резко увеличилось, мы можем взять абсолютные показатели смертности в качестве приемлемого заменителя действительного коэффициента смертности.

То, что продовольственный кризис мог так повлиять на столь уязвимые категории, как самые маленькие и пожилые, неудивительно. Неожиданно то, что он, с одной стороны, столь незначительно сказался на детях старше двух лет, а с другой – ощутимо ударил по взрослым людям активного трудоспособного возраста. Это во многом повторяет опыт Великой Отечественной войны. А вот характеристики смертности детей и подростков от военного времени отличались. Поэтому нам нужно задаться вопросом, не повлиял ли на это какой-то другой процесс, связанный с политикой распределения продовольствия при Сталине. Стоит вспомнить, что одной из самых жестких мер режима являлось снятие с пайка детей рабочих. Таким образом, следовало бы ожидать роста смертности в этих возрастных группах. Профсоюзные деятели и партработники с мест, тем не менее, рапортовали о несколько иных реалиях. Они сообщали, что рабочие, чтобы их дети не умерли от голода, делились своими пайками с остальными членами семьи и голодали сами. Некоторые из таких сообщений приходили из центра массового голода, но многие – с периферии. Партработники Пермской железной дороги в Молотовской области сообщали, что железнодорожники «доводили себя до истощения», делясь пайками со своими голодными детьми[407]. Не менее красноречивое свидетельство поступило с Магнитогорского металлургического комбината. Представители предприятия докладывали, что, по данным за первые три месяца 1947 года, четверть неженатых рабочих страдала от недоедания и 5 % были больны дистрофией. Эта ситуация уже была достаточно серьезной, но среди рабочих с большими семьями цифры были еще выше: 33 % недоедали и 18 % страдали дистрофией[408]. Сколько таких случаев привело в итоге к летальному исходу (и привело ли вообще), мы не знаем, но это может частично объяснить, почему умерло меньше маленьких детей и больше трудоспособных взрослых, чем можно было бы ожидать.