Опасные земли

Мессир благоволил, чему способствовала недолгая утренняя свежесть, когда солнце уже распугало туман, не поспев, однако, накалить воздух и землю до пределов мучительных.

– Отчего мы не следуем по реке?

– По реке? – не понял Филипп.

– Мы только что переправились через Эско и, если мне не изменяет память, у Монса переправимся еще раз, но уже в обратную сторону. Так не легче ли нанять лодку и со всем комфортом добраться до Монса водою?

– Ага. Теперь понял. Нас тридцать пять… тридцать четыре человека и целый табун лошадей. Нам не лодка нужна, а целый когг! И ради чего? Ради одного дневного перехода? Понятно, кабы от самого Брюгге рекой! Но так не выйдет, а было бы чудно.

– Было бы, было бы… – проворчал Уго, ехавший позади своего воспитанника. – Плыть-то против течения то есть нас любой дурак сможет остановить, да вот хоть тем же бревном, как давеча у моста. И вот это было бы куда как чудно – все на одном кораблике, в тесноте и – не убежать. Чисто караси в бочке!

Жерар, следовавший по правую руку от Филиппа, счастливо рассмеялся.

– Это, сир Жан, наш доблестный тевтон опасается бродячих банд, которые, как вы недавно слышали, обязательно разбегутся по окрестностям, как крысы по амбару, стоит нашим сюзеренам заключить мир!

Синклер, пустивший вороного рысью ошуюю Лаленова курсье[15], хмыкнув, сбил на лоб шляпу и почесал рыжий затылок.

– Выглядит разумно, если рассудить.

– Из-за этого «разумно» мы вынуждены ползти до Ши-ме, как гусеницы! – Жерар умудрялся облегчаться в такт короткой рыси и, ловко склонившись к гриве, разглядывать шотландца, чье обличье почти полностью скрывала Филиппова фигура. – Извольте показать хотя бы одного дезертира, и слопаю собственный шаперон! Мы же где следуем? Да в богоспасаемой Бургундии! А война где? Там – во Франции!

Шотландец вновь хмыкнул, лелея какие-то свои мысли, а Уго ответил еще более ворчливо, адресовав первую часть фразы Синклеру:

– Молодой еще, не понимает, – и для де Сульмона: – Ты думаешь, что война – это та драка у Монлери, в которой тебе довелось поучаствовать? Война – это бесконечная грязь, в которой копошатся кучки мародеров! Называют их всяко: разведчики, разъезды, фуражирские отряды, отбившиеся от войска, сбежавшие из войска – суть одна: мародеры. И все они режут глотки, угоняют коней, раздевают убитых, тащат все, что плохо лежит, и опять режут глотки! И после заключения мира ничего не кончается, а только начинается! Вот что такое война! И ей плевать на границы – мародер будет грабить и резать под Монсом и Марлем совершенно материально до тех пор, пока не отыщет его пика или крестьянские вилы! А что у нас впереди?

Жерар не желал сбиваться с выбранной саркастической манеры, он не выспался, и ему хотелось чего-то такого, чтобы хоть так расквитаться с собственной неустроенностью.

– Впереди у нас светлое будущее!

– Дурак, – беззлобно выругался немец. – Впереди – Арденны! Это вам не эти вот веселые лесочки с рощами. Это настоящий, огромный лес – подлинное раздолье для разнообразной мрази!

– Выглядит разумно, – молвил шотландец, опять почесав рыжий затылок.

Был он ночью нещадно кусан клопами, которые взалкали редкой в этих краях гэлльской кровушки, и теперь страдал.

Кстати, о страданиях. Филипп, хоть и был в том возрасте, когда все болячки заживают, как на собаке, но арбалетный болт при Монлери молодой рыцарь поминал регулярно, и чем дальше, тем чаще. Поминал тихим незлым словом – поначалу. Однако с течением лье ребра болели все сильнее – ему бы лежать или неспешно прогуливаться… а вместо этого принужден он был трястись на спине коня, по меткому Жерарову замечанию, «отбивать яйца о седло». И вообще, совершать массу резких движений. Посему тихое и незлое слово все чаще сменяло слово громкое и вполне злое.

Например, теперь, когда в двух сотнях першей[16] от Турне германец запустил отряд из шага в рысь, не поинтересовавшись мнением командира на этот счет. Наворочавшийся за ночь на жесткой крестьянской кровати де Лален, которого внезапно тряхнул послушный знакомой команде конь, сказал что-то вроде: «Nom de dieu de putain de bordel de merde de saloperie de connart d’enculé de ta mère». Впрочем, теперь точного звучания фразы уже не выяснить.

Сказал достаточно громко, чтобы его услышал Жерар.

– Болит? – сочувственно поинтересовался он, а корректный шотландец предпочел поотстать, заняв свое место в строю, но его прощальную фразу все соседи расслышали вполне явственно:

– Обожаю французский язык, особенно ругательства. Как будто подтираешь задницу мягким шелком!

– Ерунда! – скривился рыцарь, потирая грудину через дублет, и рявкнул коню: – Да не рви вожжи, скотина!

Гнедой как раз чересчур настойчиво попросил повод, резко вытянув шею вниз, так что ругань надо признать вполне справедливой.

Де Сульмон покачал головой.

– М-да, эк тебя… может, приказать шагом? А то ты с лица какой-то серый.

– Шагом… шагом мы до завтра к Монсу не доберемся! А лучше бы добраться, сам понимаешь. Или тебе охота ночевать в поле? У нас ведь ни шатров, ничего.

– Неохота, – подтвердил приятель.