– Тогда не нуди, мне и так не слишком хорошо.
– Я же так, я же с целью…
– Знаем мы твои цели, – пробасил из задней шеренги Уго, понукавший солового мерина. – Так и скажи: мне лень, я устал. Слуша-а-ай! Галопом, марш!
И отрядные кони один за другим набрали ход, переходя в быстрый, куда более плавный, аллюр.
Мимо замелькали редкие дубы, обрамлявшие дорогу, уходящие в бок тропки и перекрестки с путевыми столбами, а из-под копыт весело полетела грязь, мигом покрывшая всадников едва не по ноздри, а может, и выше. Кавалькада неслась навстречу встающему солнцу.
– Этак полегче?! – гаркнул немец, а потом броня его души дала трещину и, привстав на стременах, он оглушительно свистнул и затянул какую-то протяжную германскую песню, что, согласимся, было для него уж и вовсе необычным.
Припев подхватил жандарм, происходивший из Лотарингии, посему хорошо осведомленный, что почем в тевтонских землях, а ему, совсем уж внезапно, вторили еще двое, кажется, из дизаня лучников. Так, весело с песней, отряд сделал галопом с половину лье, пока, наконец, кони не утомились.
Филиппу в самом деле «этак» стало полегче. Все-таки он был очень молод и отличался отменным валлонским здоровьем, весьма свойственным всей де Лаленовой породе. А может, солнце и свежий воздух вкупе с бодрой скачкой так подействовали?
Впрочем, воздух вскоре сделался куда как несвеж – солнце поднималось все выше, и на смену утренней благости уверенно заступала дневная духота, марево и жар. Кавалькада перешла на рысь, а потом и вовсе пришлось пойти шагом. Так в путевых тягостях пролетело утро и грянул полдень, и грянуло солнышко из самого зенита, как бомбарда по крепостной стене, таким лютым палом, что невольно пришлось задуматься о привале.
К голове колонны подскакал лучник Анри Анока, с тем чтобы резюмировать общие настроения. Он сверкнул редкозубой улыбкой, утер рукавом грязюку с лица и доложил командиру, довольно-таки исчерпывающе:
– Так что, сир, народ все! – и опять улыбнулся во всю ширь.
– Понимаю, – Филипп кивнул, потому что насчет «все» – все было совершенно понятно без доклада. – Эй, Уго! Где там твой слуга? Он уж очень здорово знает окрестности!
Уго обернулся в седле, скрипнув всей сбруей – от ленчика до сапог, а де Лалену пришлось в это время накрутить ухо своему гнедому, который взялся косить глазом на лошадку лучника, а также мерзопакостно скалить зубы – явно с целью драки. Филиппа нагнал слуга.
– Где лучше остановиться, просвети?
– Это, вашество, можно и прямо тута, – он ткнул палец в землю под копытами. – А можно тама.
– Тама – это где?
– Так тама! – палец отчертил кусок горизонта в десяток лье. – За вон теми холмами – деревенька, в деревеньке – корчма, в корчме – пиво.
– Годится, – хмыкнул рыцарь, размышляя о пиве. – А далеко?
– Не-е-е, недалече. С четверть лье.
– Точно?
– Не-е-е, неточно, может, и меньше.
– Меньше – это еще более годно, – ответил Филипп, всматриваясь в макушки невысокого всхолмья, будто желая срезать их взглядом. – Ступай на место, а то кони сейчас точно подерутся.
Слуга придержал кобылу, немедленно отстав. Жерар же принялся разворачивать планы на ближайший привал. Во-первых, по его мнению, было бы не худо отведать того самого пива – холодного и с пеной, с чем Филипп был совершенно согласен. Во-вторых, плотно закусить чем-то свежим, к примеру свининой, но сошла бы и баранина. В-третьих, опять отведать пива и завалиться спать на часик-другой, ибо спину ломит и вообще – такая жара, что никаких сил нету. План все признали настолько толковым, что даже Уго не нашел в нем изъяна.
Приободрились и кони. Причем настолько, что их смогли раскачать для последнего рывка галопом – четвероногие тоже хотели пить, в тенек и свежего овса или просто – пощипать травки без утеснения седел и подпруг.
Но увы.
Чем ближе была деревня, тем более призрачной становилась перспектива комфортного привала.
Первыми принялись волноваться лошади. От головы колонны до самого хвоста прокатилась волна недовольного ржания и фырканья. Жераров серый принялся мотать башкой, прядать ушами, за ним – скакун де Лалена и дальше вдоль колонны. Вторым был Жерар, оказавшийся чуйким не хуже своего коня.
– Фу-у-у! Откуда гарью тянет?! Гарью и еще каким-то… каким-то… да почти дерьмом несет! – постановил он и ошибся.
Позади за топотом копыт послышалось сопение Уго, после тот сплюнул.
– Лучше бы это было дерьмо.
Жерар обернулся на голос старшего товарища.
– Это не дерьмо. Это – трупы, – пояснил тот и опять сплюнул. – Вот вам и привал, мать твою!
– Не понял?
– Сейчас поймешь, – обещал де Ламье и вновь сделался мрачен.
Понимать было нечего – все оказалось слишком очевидным.
Стоило дороге вскарабкаться на холм, взорам всадников предстал печальный пейзаж, слишком характерный для военной поры, чтобы представлять какую-то загадку.
По обеим сторонам дороги простиралось хлебное поле, вытоптанное и в проплешинах гарей. А подле соседнего холма лежала деревня. Ограбленная и сожженная.