Опасные земли

Будь Ровный вполне в себе, сейчас бы изводил последние мгновения на придумку бесполезного плана, соображая, что вообще делают со шпагой, а точнее переделанным мечом. Теперь же, не будучи в здравом рассудке, антиквар, всю сознательную жизнь проваландавшийся среди холодного оружия, так и не научившись им пользоваться, сжал в правой руке клинок, а в левой, как дубинку, отвратительные новодельные ножны из толстенных деревяшек.

Он шагнул вперед, чтобы не упираться в стену.

Пивник двинулся навстречу, зашипел и с чудовищной скоростью рубанул Ровного сверху, превратив саблю в сияющий свистящий полукруг. Кирилл отмахнулся, как умел, а умел он никак. Меч, словно мухобойка, стукнулся плоскостью в плоскость вражеского оружия и сбил его смертоносный полет. Сабля безымянного наполеоновского гусара повиновалась инерции и посекла вместо черепа паркет.

Антиквар отмахнул еще раз – в обратную сторону, и его клинок пробороздил на Мишином лице багровую борозду – от левой щеки до правой скулы. Ночной гость, казалось, никак на новую «дыру» не отреагировал. Напротив, продолжив движение, попытался, будто хоккеист какой, бортануть бывшего приятеля плечом.

Ровный, имея преимущество в добрых двадцать килограммов, поприветствовал Пивника с левой, заставив пробежать мимо и удариться в подоконник. Сам антиквар скакнул вбок и выбежал в центр комнаты.

Мишаня развернулся и дважды рубанул саблей пред собой, никуда, впрочем, не попав. А потом он с места метнулся на антиквара, как живая торпеда. А сабля пошла вслед за его прыжком, рассекая контур мишени снизу вверх – страшным косым ударом, который неминуемо вывалил бы Кирилловы кишки.

Вывалил бы.

Кривой клинок встретился с ножнами. Лезвие смяло стальную оковку, но на этом его убийственный разгон иссяк. Миша же, не в силах остановить себя в полете, встретился с острием меча. Древняя сталь, возможно, помнившая излет раннего Средневековья, с хлюпаньем пронзила солнечное сплетенье и провалилась дальше – под ребра, по самую гарду.

Меч, весь в парящей крови и ошметках внутренностей, выбрался наружу между лопаток изящного господина Пивника. По пути он испортил нервный узел в «солнышке», пропорол диафрагму и пробил сердце.

Мишаня повел себя так, как пылесос после выключения реле. Вздрогнул, закатил зрачки и скользнул вниз, буквально свалившись с пронзившей его железяки. Антиквар наконец позволил себе вдохнуть полной грудью. Схватка не продлилась и десяти секунд, но ему помстилось, что не дышал он уже с полчаса.

Итак, на полу лежал окончательный труп. У кровати валялись кресло и бутылка коньяка. По паркету растекалась лужа крови размером с Ладожское озеро. Монитор по прежнему транслировал из Всемирной сети погоду и курсы валют, а трудяга вентилятор за журнальным столиком жужжал, ворочая исполнительной головой, разгоняя жирный, воняющий смертью воздух. Кто-то наверху, удачно посетив туалет, известил об этом соседей шумом смываемой воды, промчавшейся, как экспресс, по фановым трубам.

Кирилл на негнущихся ногах, все еще сжимая спасший его меч, протопал к выжившему «Мартелю». Откинул ножны, брякнувшиеся на пол, сграбастал коньяк, зубами выдрал пробку и расправился залпом, наверное, с двумя сотнями граммов благородной янтарной жидкости.

Не полегчало.

Ровный прицелился отхлебнуть еще, как вдруг квартирную почти-тишину разрушил дверной звонок. Он неостановимо чирикал, пока антиквар все так же, совершенно бессмысленно, не проследовал в прихожую и не открыл дверь, даже не удосужившись поинтересоваться, кого Бог принес в ночную пору.

А стоило бы.

Ибо, как показала практика, не всех гостей сегодня следовало пускать за порог.

С лестничной площадки раздался удивленный присвист и голос майора Бецкого.

– Охренеть. Гражданин Ровный, вы не ранены?

* * *

Дорога через ночной город выпала инквизиторам и художнику не то чтобы скучная.

Господин (или гражданин – поди разбери) Понтекорво молчал, нервически сжимая трость. Сидел, старый леший, на заднем кресле и молчал. А ведь из-за него майор и капитан оставили и важнейшие отчеты, и даже призрачную надежду на полноценное питание и сон.

Уж какой теперь сон!

Бецкий правил каретой и курил в открытое окно. Быхов тоже курил, разместившись на пассажирском сиденье спереди. Оба сотрудника очень серьезной конторы, спроси их, не выскребли бы из серого вещества ни одного внятного ответа: что погнало их в ночь, да еще с таким… предисловием.

А предисловие вышло знатное.

Как поется в песне, правда, по совершенно иному поводу: «И не поверится самим». Они и не верили. Но все равно мчались через набирающую силы белую ночь. Признаться себе, что гнала их воля противного деда, на время заместив их собственные волевые аппараты, было невозможно. И не потому, что стыдно, а потому, что оба подобных вопросов себе не задавали. По крайней мере, до поры.

Подобные вопросы были бы отнюдь не лишними, ведь когда настанет пора и настанет ли вообще – эта перспектива на глазах уходила в сферу гадательного.

Но в сторону! – как говорили в старинных пьесах.

Речь о предисловии.