Опасные земли

– Вы напрасно злитесь, молодой человек. Злитесь вы не на меня, а на то, что вам обоим очень не по себе, к чему вы, крепкие и уверенные люди, не привыкли, – ответил старик. – И не по себе вам совершенно не напрасно. Я бы советовал, если мне будет дозволено, я бы советовал вам переместить припасенное снаряжение на себя. Поближе к рукам. Не напрасно же вы его припасли?

– Угу! Отлично! Заебись идея! – Быхов аж по бедрам себя хлопнул с досады. – Мы прямо сейчас посреди улицы остановимся и станем напяливать на себя левые пистолеты! Мне, может, дробовик на шею повесить для верности? Ну, вот так, на глазах у изумленной публики! Мы же не в Сомали, епт!

Старик не обратил внимания на прорвавшуюся через нормы приличия матерщину в свой адрес. По его мнению, сейчас это было совершенно неважно. Автомобиль, урча мотором, несся по Большому Сампсониевскому проспекту. Остались позади и городок Нобеля, и церковь Анны Кашинской, дома эпохи последнего царствования сменялись державным сталинским ампиром, а на улице было на диво безлюдно. И, буде разрешено так выразиться, «маломашинно». Все-таки почти центр города, оживленный проспект в не такую уж позднюю ночь… Хорошая погода обычно способствовала скоплению людей.

Погода была прекрасна, а людей – совсем чуть. И те двигались едва не перебежками.

– Обожди, Слава, – одернул Быхова майор. – Дед-то, конечно, заговаривается, да как-то мне реально не по себе. Ты когда последний раз видел в такое время на проспекте такое безлюдье?

– Это потому, юноша, что не по себе далеко не только вам одним, – пояснил художник. – Умные люди тоже кое-что ощущают, а умные люди ощущениям подобной силы обычно доверяют. Кто не доверяет… смотрите сами.

Чекисты обернулись направо, вслед указующему персту Понтекорво.

Два парня вполне крепкой конституции неслись по проспекту. Неслись так, будто от этого зависела судьба Олимпийского зачета. Или нечто куда более ценное. За ними бежал мужик средних лет в расхристанной одежде с дико вытаращенными глазами. Бежал странным дерганым аллюром, но все равно быстро и весьма целеустремленно.

– Пьяный? – то ли спросил, то ли постановил Быхов.

– Это не пьяный! – отрезал старик. – Он не пьянее Дмитрия Богуслава вчерашним утром! Извольте, наконец, достать голову из задницы и поверить хотя бы своим глазам! Или вам, уважаемые специалисты по всяческой чертовщине, часто приходится проводить задержания подобным образом?!

Художник раскричался. Ему изменила и всегдашняя выдержка, и всегдашняя манера выражаться вежливо и даже старорежимно.

– Тогда, я не знаю… помочь?.. – предложил Быхов.

– Эти убегут. Этих не догонит, – ответил Бецкий.

– Всех сегодня не спасти. К сожалению, нам придется установить очередность оказания помощи, – Понтекорво вздохнул. – Этой ночью многие, очень многие расстанутся с жизнью. Но это ничто в сравнении с адом, который поглотит город уже завтра, если мы не уберемся к черту с книгой и антикваром.

– То есть ты реально хочешь сказать, что это только что мимо нас пробежал еще один… еще один, как этот утренний утырок? – Быхов столь сильно обернулся в кресле, что еще немного, и могло показаться, что он собирается его перелезть.

– Да.

– Тогда точно надо вооружаться, – сказал майор. – Сейчас остановимся возле «Лесопилки»[35], зайдем в парк со стороны Сердобольского пруда, все-таки чтоб с пистолетами не светиться на улице, и обуемся как следует.

– Не думаю, что сегодня человек с пистолетом вызовет ажитацию среди почтенных горожан, – ответил художник и хмыкнул. – Сегодня можно все.

– Это тебе можно, а мы, нам можно не все, – Бецкий хлопнул по баранке. – Это сейчас был угол Институтского, сейчас под жэдэ-мост, и мы почти на месте!

– А не стремно? Там же рядом полицейский околоток… – капитан заметно нервничал.

– Стремно! – скривился Бецкий. – Но ащще по другому поводу!

Форд нырнул под сень железнодорожного моста, мимо пронеслись величественные опоры в облицовке нарочито грубого камня. Майор придавил газ и лихо проскочил сквозь последние зеленые секунды на светофорном посту у Сердобольской улицы.

По правую руку замерла парковая ограда, за которой шептали что-то шеренги кустов. А по левую взирала на пустые улицы классическая сталинская башня с колоннами и львиными масками. Где-то за ней виднелся красный фасад доходного дома Коха – свидетель совсем иной эпохи, укрывший когда-то вернувшегося из Финляндии Ленина.

И было пусто.

Пусто, мертво, лишь светофор подмигивал немой дороге, надо сказать, вхолостую. Ведь если близ Литейного моста машины попадались редко, куда реже, чем положено в такой час в таком месте, то теперь их не стало вовсе. Не стало и людей. По всей перспективе Большого Сампсониевского и Сердобольской, насколько осиливал взгляд, невозможно было уловить ни единого признака разумной жизни.

Шептались кусты, впахивал светофор, повинуясь невидимому роботу, да деревья нет-нет да и покачивали ветвями вслед пролетавшему ветерку.

– Слава, слышь, Слава! – обратился Бецкий к товарищу. – Скажи, какого лешего мы не надели сбрую сразу же, как ты сумку припер?