Торец напротив целиком занимал гостиный двор, судя по череде арок, занимавших весь первый этаж. При свете дня, как помнилось Филиппу, торжище выглядело так, будто его целиком вывезли из Венеции. Да и не диво – строил его какой-то заезжий мастер чуть ли не из самой Невесты Адриатики. Давно, лет с полста тому.
По длинной стороне площади плотно, стена в стену, лучшие люди города натыкали своих домов, которые так и подмывало назвать дворцами. С перебором, конечно, название! Но понятие просто добротного жилища они перекрывали с большим запасом. Вид четырех-пятиэтажных особняков пробудил в памяти де Лалена слова «жирные пополаны». Так в Италии называют городских богатеев – поди, венецианский вид гостиного двора такие ассоциации навеял.
Рыцарь против воли стал оглядываться, выискивая единственного знакомого ему жирного во всех смыслах пополана – Петрония, но не выискал. Туман и темнота, знаете ли.
Зато ни туман, ни темнота не могли вполне скрыть капитальные очертания ратуши, куда отряд и стремился.
Изрядное строение под островерхой сводчатой крышей. Крыша вырастала из зубчатой галереи, что пущена была по-над верхним этажом, здорово смахивая на крепостную стену. К углу ратуши была пристроена башня. Мощный квадратный цоколь с четырьмя караульными вышками на высоте крыши венчало восьмигранное продолжение, которое возносило шпиль на высоту двадцать, что ли, пяти туазов. Настоящий замковый донжон.
Позади городского совета располагались просторные конюшни, что было очень кстати, если принять во внимание размер аудиторского отряда. Ну а с правого фланга к ратуше прилепился нескромный дом, также обнесенный собственной стеной. Здесь квартировал бургомистр, где его, по недолгому размышлению, и решили искать по случаю ночной поры.
Де Ламье споро построил отряд полукругом – мало ли что. А сам вызвался идти с Филиппом по бургомистрову душу – для представительности.
– Для представительности?! Увидев тебя в латах, бургомистр, наверное, напустит под себя – хороша представительность!
– Ничего-о-о, глядишь, посговорчивее, это самое! Ты понял!
– Я-то понял. Только, Христа ради, говорить буду я. Ты молча смотри со значением и в нужных местах надувай щеки.
– Ты, молодой, совсем меня за дубину держишь?
– Дубина – не дубина, а я тебя знаю. Ты уставший, злой и голодный. И кругом беспорядок, отчего ты еще сильнее злишься. Того и гляди, как сказанешь что-нибудь из своего военно-полевого репертуара, после чего чинуша точно обгадится!
– Я злюсь? Нет, не злюсь, злюсь я иначе. Я в ярости. Я не сказануть, я бы сейчас кому-нибудь того! В подрыльник! Этак, знаешь, от души!
– Вот! Именно поэтому я буду говорить. Или выйдет по твоей милости недопонимание. Нам оно сейчас вовсе ни к чему. А ты смотри со значением. Взгляд у тебя теперь как раз подходящий.
– Как вам будет благоугодно, шеф, – пробасил Уго и обиделся.
Переговариваясь так, под глухой звон шпор и бряцанье доспехов, друзья прошагали остаток площади и своего немаленького, и такого насыщенного путешествия. Финальная точка пути – ворота. И подле них стало ясно, что дорога закончилась, но все остальное – нет. Более того, возможно, только начинается.
И это была правда, о чем герцогские люди узнают с опасным запозданием.
Пока же их ждали закрытые дубовые створки в затейливой оковке. Сталь змеилась по всей их плоскости ажурным сплетением виноградной лозы и на первый взгляд выглядела несерьезным декором. На второй – ее толщина оказалась в пятую часть дюйма, и заклепки с лошадиный глаз. Нечего и думать вынести такие ворота без штурмовой петарды или хотя бы добротного тарана.
Ни петарды, ни тарана, ни даже завалящей кулеврины (тоже сгодилась бы) под рукой не случилось. Посему Филипп просто постучал воротным кольцом, громогласно воззвав:
– Открывайте! Именем Его Светлости герцога Бургундского!
Ответом была тишина.
Мертвая тишина по вновь заведенной традиции города Сен-Клер.
– Мать вашу! – прошипел де Лален, постучавшись вновь.
И так раз пять кряду. Наконец рыцарь утомился. Утомившись, он обратил очи к наставнику, помощнику, бывшему дядьке, короче говоря – к Уго. Тот посмотрел в ответ со значением.
– Ну?
Еще один взгляд.
– Чего молчишь?
– Шеф сказал молчать и смотреть со значением. Вот я и смотрю.
– Вот осел тевтонский! – Филипп прибавил к ругательству тихое богохульство, а потом, вовсе не тихо, велел: – Трубача мне! Живо! В задницу тишину. В задницу ночь. В задницу бюргеров с их ночным покоем, все в задницу!
Прибежал паж с горном, который рыцарь немедля отнял и сам примерился к мундштуку.
– Я им сейчас серенаду исполню! – пообещал бургундец и исполнил.
Мощь молодых и сильных легких умножилась в серебряном роге, раскатив трубный глас такой силы и звонкости, что слышно было, без сомнений, и на том берегу реки. Даже туман, казалось, испуганно прянул в стороны под напором свежего утреннего звука. Рыцарь вновь набрал воздуха, который в три перелива исторгся в низкий небосвод. И еще раз.