Опасные земли

По трассе Е62 обогнули Даугавпилс и вторглись в Литву у Зарасая. Оттуда «Паджеро» домчался до Каунаса, объехал его, взяв курс прямиком на Польшу. И вот в местечке Шиплишки, не доезжая Сувалок, чекисты взбунтовались. Оба не спали больше суток, никотиновое довольствие полностью вышло еще у Анталепте, хотелось есть. Словом, пилотаж в таком состоянии был попросту опасен.

Предложение Ровного порулить собственным транспортным средством заблокировал художник, сказав, что ему надо читать – вот пусть и читает. Потому как с машиной прекрасно справляются инквизиторы, а со старофранцузским текстом – только он, Ровный.

Пришлось тормозить у первой попавшейся заправки приличного вида с мотелем в непосредственной близости. И теперь, под желто-синей вывеской ARIS, верный джип поглощал бензин, художник – наоборот, расставался с накопленным в туалете, чекисты отчитывались перед начальством, а Ровный был услан на разведку и за сигаретами.

Разведка, понятное дело, потому как Ровный был максимально осведомлен в иностранных языках. Не помогли даже ссылки на то, что польского он не знает вовсе. Майор логично рассудил, что много лет частивший по закордонным странам Кирилл в любом случае осведомлен лучше всего собрания. Художник скромно отмалчивался.

Результаты рекогносцировки были удовлетворительными.

Рядом с АЗС по левую руку располагалась корчма Wilczy Glod, укрытая в домике с белыми штукатуреными стенами, деревянными колоннами под старину и красной черепичной крышей. Напротив, по правую руку, расположился отельчик, суливший Pokoe Komfort.

Итак, авто, напитавшись калориями, исходило жаром дальней дороги на обочине, а товарищи обратили стопы к месту общественного питания. После, по плану, следовал здоровый четырехчасовой сон. Или, как обещал капитан Быхов, они всем коллективом расстанутся со здоровьем у ближайшего столба, без всяких там оборотней и убийц.

– Что еще за Вильчы… черт, Вильцжий глод? – поинтересовался капитан, разглядывая окна в веселеньких цветочных каймах.

– Волчий голод, надо полагать, – перевел антиквар.

– Ну вот, а говорил, что по-польски не разумеешь.

– Я и не разумею. Надеюсь, про Pokoe Komfort уточнять не надо?

– Волчий голод – это как раз про меня! – Бецкий аж носом повел, впитывая близящиеся запахи провианта. – Вы как, путешественники, не прочь от души пожрать? Тем более господин антиквар угощает.

Скуповатый Кирилл хмыкнул. Обстановка как-то не располагала к проявлениям фирменного жлобства, что, к антикварову удивлению, не доставило ни малейшего душевного дискомфорта. В любое другое время Ровный обязательно расстарался бы шутника примерно отбрить. Тем более не шутника. Записным гобсеком он не был, но чье-то желание прокатиться на халяву за его счет, да еще высказанное столь нахально, рождало немедленную реакцию. А не пойти ли вам, милейший, в те места, куда Макар телят не гонял, и так далее.

Теперь же никаких вообще эмоций. Ну угощает, ну целое трио, да, майор явственно скалится, и что?

Антиквар грустно подумал об утраченном куске самого себя, с которым ему так комфортно было на протяжении многих лет. Впрочем, следом пришла ожидаемая мысль о наркомане Диме, который едва не загрыз его на Чугунной, о Мишане, чье тело дергалось на клинке в его руках, наконец, о выпотрошенном семействе старого приятеля Петухова. Странно было бы сохраниться при таких вводных в консервированном виде.

А все же грустно стало Ровному. И очень жаль себя.

Себя в кресле с рюмочкой «Мартеля», себя с монокуляром в глазу за оценкой очередного прерафаэлита, скажем, Бретналя[45]. Себя на аукционе «Герман хисторика» или себя на кухне профессора Прокофьева в ходе получения ценной консультации. Да просто себя, увлеченно скупердяйничающего наперегонки с куда более жадным Лешенькой Бронштейном в любимом ресторане «Русская рюмочная № 1», что на Конногвардейском. Ведь ничего этого больше не будет.

Не выйдет теперь, как и прежде, закусывать в Бронштейновой компании. Всегда в уголке мозга будет висеть тот сраный факт, что Алексей был в его квартире за три минуты до того, как Мишаня окончательно слетел с катушек. Кресло погублено саблей, а всякое новое будет напоминанием, почему его пришлось покупать. И так далее по всему абонементу, начиная с проклятого французского текста, который пламенем горел в сознании с того самого момента, когда Петухов его подсунул. Заканчивая им же – манускриптом.

Сержанта и Пивника тоже жалко. И жен их, которые пропали ни за что, прицепом. Но себя все-таки сильнее. Потому что своя рубашка ближе к телу.

«Вот ты, Ровный, а! Нашел о чем горевать! Какой коньяк, какое кресло! В живых бы остаться! А с этим у нас серьезные проблемы», – пронеслось в голове антиквара, а вслух он сказал невпопад:

– Просто поразительно, сколько может случиться меньше чем за неделю.

И все с ним согласились, хоть и странный это был ответ на предложение пожрать всем хором за его счет. Похоже, одинаковые мысли вертелись сейчас в головах его спутников. По крайней мере, в головах инквизиторских. О чем думал художник Понтекорво, угадать было никак нельзя.