Опасные земли

Вскоре площадь избавилась от беспокойного милитарного присутствия. Равнодушное солнце без помех принялось поджаривать брусчатку и черепичные крыши, а горожане, как ни в чем не бывало, продолжили собственные дела – у кого чем нашлось заняться. Отряд канул в каменных недрах, словно фекалии в нужнике – с коротким бульком и без следа. Не облаяли его собаки, не порскнула, сердито трепеща крыльями, стая голубей, не проводил осуждающим взглядом важный кот, прервав на миг отдых в тени.

Потому что не видать было собак с птицами, и даже важного кота – подлинного хозяина улиц. Не было и крыс, как верно подметил поутру дон Гектор.

* * *

Отряд крался, если можно так обозначить манеру движения двух дюжин людей, звякающих латными башмаками о брусчатку, а тассетами о набедренники, все это под аккомпанемент кольчужного перезвона, и нет-нет да раздастся скрип шарнира наколенников, давно не видевших смазки, или ножны скрежетнут о стену. Вроде каждый отдельный звук негромок, может полностью потеряться в дневном городском гомоне. Но вместе они играют таким оркестром, что для понимающего уха – целая история.

Кто идет, сколько примерно, в каком облачении, а значит – с какой целью.

Самое неприятное заключалось в том, что понимающее ухо вполне могло подкарауливать на пути движения, а город, против ожиданий, был почти идеально тих. Так не бывает и не должно быть в три пополудни, только не в насквозь деловом торговом поселении с кучей купцов и ремесленников.

Но, как заметил про себя Филипп, странности надо раскидывать по мере поступления. Ему казалось, что мысль справедливая.

Зря казалось.

Бывает, что остановиться и подумать, а уж потом приниматься за дело – куда пользительнее, чем сразу закатывать рукава и плевать на ладони. Через такую нерасторопность часто выходит сплошная экономия сил, здоровья, а иногда – самой жизни. Об этом, бывало, говаривал Уго де Ламье – старый, мудрый человек. Но в общем суетливом контексте мудрость покинула и его. И такое бывает даже с самыми рассудительными персонами.

Неприятность приключилась задолго до района Старой Пристани.

Спины лучников исчезли за изгибом улицы Шорников, которую легко можно было переименовать в Кошмар Штурмующих – дай только забаррикадироваться. Дай Бог, три туаза ширины, кривая, будто след пьяной гадюки, с то и дело выступающими из стен домов ступеньками и крылечками. А сверху узкие окна, балконы и эркеры. Посади в такой пару арбалетчиков или, не приведи Господь, расчет ручной кулеврины – и они наделают дел. О, будьте благонадежны! Тут даже пушка не окажется тем перцем, что отбивает вкус к обороне, – не выкатить ее на прямую наводку из-за прихотливых изгибов стен.

Да и не было в герцогском отряде никаких пушек, даже самых завалящих.

Филипп словно слышал треньканье тетив и смачное та-дах, с которым работают гаковницы дюймового калибра. И против воли рисовались перед мысленным его взором последствия. Поэтому рыцарь нервничал. Да и все честное собрание, знакомое с военным делом, дергалось на каждый звук.

Первым осмысленным звуком, на который стоило обратить внимание, оказался не посвист арбалетного болта и не пороховой грохот, а, против ожиданий, совершенно бытовой хлопок двери.

В полушаге от де Лалена, который, как положено, шел в голове колоны, с треском распахнулась створка, лязгнув кованиной о косяк и кольцом в петле. Будто пнули изнутри сапожищем или кто-то с размаху врезался. Так и вышло – со ступенек из проема слетела женщина, взмахнув зелеными рукавами. Слетела и растянулась на брусчатке лицом вниз без движения.

Филипп, не раздумывая скакнул через нее вперед, а два сержанта метнулись в дверь, наставив оружие. В доме никого не было. По крайней мере на первый взгляд, да и на второй, более внимательный – тоже. Получалось, что солидная дама самостоятельно таранила дверь, да так здорово, что дух вон. Ведь не шевелится.

Жандармы перегородили улицу, ощетинившись секирами и мечами. Вдруг уважаемой леди помогли столь ловко выпорхнуть наружу, например при неудачной попытке привести к молчанию. Приводили к молчанию, а выпроводили лицом на камни. Но пара сержантов скоро, не успели бы с расстановкой пропеть Credo, покинули небольшой двухэтажный, но очень ладный домик с тремя окнами на фасад.

– Пусто, – сказал первый в ответ на немой вопрос Уго и в подтверждение покачал головой в барбюте.

– Тогда… – начал было германец.

– Обожди! Надо же и ее… – Филипп совсем нерыцарственно потыкал носком сабатона в затянутое зеленым сукном плечо. – Что с вами, мадам? Вам нужна помощь? Мадам? Быть может, позвать доктора?

– Ясен хер, позвать! – буркнул второй сержант, спускавшийся со ступенек. – Харей дверь открыла, вся створка в кровище! А после – обличьем камни пересчитать, уж наверное.

– Следите за языком!

– Нашли время, мать…

– Кто звал доктора?

Так одновременно сказали или, вернее, попытались сказать бургундец, де Ламье и дон Гектор. Попытались, потому что женщина зашевелилась, грубиян Уго даже не успел вставить обычного богохульства.