Опасные земли

В сполохе молнии на полмига блеснули буквы, вваренные безымянным кузнецом сталью в сталь: In nomine Domini.

– Не мне, но имени твоему, – сказал Филипп.

Клинком пронзил одежду, кожу и мышцы, глубоко погрузившись в плоть. В широкий дол потекла густая, вязкая кровь. Дон Игнасио отскочил, смешно подпрыгнув на пятках.

– О-о-о, ты достал меня! Ты воткнул в меня немного стали! – издеваясь, кривляясь, заголосил он. – И что теперь де-е-елать!

«Неужели все-таки конец?!» – успел подумать рыцарь, когда лицо доктора внезапно изменилось.

– Меч в животе, какой кошма… – он осекся, уставившись на торчавшее из его тела оружие.

Кровь потекла быстрее. Кажется, рана начинала дымиться. Ноги испанца задрожали, он рухнул на колени, силясь вытащить из себя клинок, ухватившись за рукоять двумя ладонями. Без сомнений, он умирал. Меч, бывший частью храма, города, самого этого места, рассек чары, привязывавшие жизнь.

– Этого ты не учел, хитрая сволочь! – торжествующе крикнул бургундец.

Но происходило что-то еще.

Уго за амвоном добивал шотландца, смачно и отборно ругаясь. Но нет, еще что-то. Хименеса покидала не жизнь, то есть не одна она. За спиной дона Игнасио вставало черное сияние, не излучавшее света, бесформенное и обладавшее всеми формами. Осколок Тьмы за пределами всех миров явился вновь, вмиг наполнив и переполнив огромный храм и даже само представление о полноте, оставаясь при этом ничтожно маленьким, как точка, и бесконечно большим, как небосвод.

– Так вот как это происходит… – прошептал доктор, вытащив, наконец, меч из своего тела. – Теперь ты заплатил цену, рыцарь. Ты теперь… Как вам такой фокус…

Беглый брат неведомого Ордена упал лицом вниз, а рядом по полу зазвенел клинок, помнивший еще взятие Иерусалима. Сияющая Тьма, бездна без конца, проклятый Осколок переместился, если он вообще мог двигаться, если в этом была нужда. Он восставал над молодым рыцарем, поглощал его, впитывался в него, становясь им, сдаваясь ему, превращаясь в него.

Дикая, ни на что не похожая боль пронизала Филиппа де Лалена. Он ощутил себя огромным и многоликим, всем и ничем. Его суть раздирало на мириады других, вливая их в него и его в них. Он был и не был, чтобы в конце ощутить себя не просто единым – единственным. Иным.

Метаморфоза. Перерождение. Сознание гасло и рождалось вновь. Его тело передвигало ноги и, кажется, что-то говорило или пыталось сказать.

Последняя мысль Филиппа, которая принадлежала только ему, пронеслась через голову, раскалывающуюся на бесконечные частицы бытия: «Как вам такой фокус? Кажется, я тоже учел не все».

* * *

Уго думал, что шотландец никогда не затихнет. Де Ламье удалось встать, применив давно заученный прием. Теперь поверенный судорожно бился на полу, а Уго, придавив его коленом, вгонял меч в бреши доспеха, чтобы разрубить то, что положено. Как там отчебучивал хренов Гектор, мать его, Аурелио? Мозг, хребет, сердце? Кажется, то существо, которым стал Синклер, подобным правилам не подчинялось.

Но вдруг мертвый сир Джон замер, став по-настоящему мертвым.

В любом случае де Ламье очень на это надеялся, ибо выковыривать неубиваемое тело из доспехов еще раз он бы просто не смог – слишком устал. Голова гудела после удара обухом, еще поглядеть, во что превратилось армэ и сколько встанет ремонт. Сильный, но уже очень немолодой организм будто бы выжали досуха. Болело все, кроме ресниц, да и они, если подумать…

Справился? Навроде да.

Рыцарь кивнул сам себе и тяжко поднялся на ноги.

Открыл забрало, глянул по сторонам. Звуков драки слышно не было, лишь шаги, которые он узнал сразу. Из-за алтаря выступил его воспитанник, чьи латы оказались изрядно заляпаны кровью. В руке он сжимал старомодный одноручный меч.

– Где клистирная трубка? Впрочем, чего я спрашиваю. Значит, получилось! Ну что, ты не ранен? Надо бы выбираться…

Уго поднял глаза. До этого он разглядывал латы ученика, гадая, нет ли повреждений. Но теперь он глянул в его лицо. И то, что сияло за ним. Вокруг него. В нем. Сияло без света, излучая лишь тьму, а точнее, настоящую Тьму. Он видел ее один раз, прямо здесь. Единственный раз в жизни ему захотелось немедленно умереть – от ужаса. Он очень хотел никогда больше… Но это оно – черная звезда поднималась над Филиппом, юношей, которого он учил и клялся защищать.

Поднималась над ним, падала в него, поглощала его.

Губы молодого рыцаря беззвучно шевелились, наконец, огромным усилием воли он смог выдавить понятное слово, которое беззвучно произносил раз за разом.

– Беги!

– Что?!

– Беги! Беги! Беги!

Рука его бросила меч, который со звоном подскочил перед Уго.

– Беги!

И рыцарь побежал. Подхватил клинок с пола и побежал.

* * *

Прорыв вышел нелегким.

Жерар несся в голове отряда, потеряв копье в чьем-то туловище на выезде с площади. Широкая улица, где могли проехать четыре всадника в шеренгу, позволяла применить удар рыцарским клином. Но она была недостаточно широка для маневра. Твари сыпались из окон, выпрыгивали из переулков, гнались вслед, но люди пробились.