Опасные земли

Опытные ребята из ордонансовых рот, закованные в сталь, прошедшие огонь, воду и всякие трубы, задали плохо вооруженным, а обученным еще хуже бургундцам отменную трепку. Опрокинули и погнали по полю, коля в спины и рубая почем зря.

Гнали ровно до вагенбурга, куда Сен-Поль успел спрятаться и людей своих увести. В этом интересном месте картина поменялась. Жандармов встретили выстрелами из пушек и арбалетов, а когда те полезли на телеги, изрядно настучали по каскам и тоже чем попало. От благородных мечей до совсем неблагородных свинцовых молотков и банальных оглобель.

Оглоблей по маковке, если лезешь на высокий тележный борт и нечем защититься, – это больно, даже когда маковка под шлемом.

Там погиб Пьер де Брезе, знаменитый рыцарь, нормандский сенешаль и ветеран недавних войн с англичанами, а по совместительству казнокрад и взяточник. Он брал взятки широко, не стесняясь, ото всех, до кого дотягивался, включая и вражескую бургундскую казну.

Это он сказал перед боем королю Людовику, когда тот поинтересовался, не заключал ли «любезный Пьер» тайного договора с Лигой, что «Лига останется с договором, а я с вами, ваше величество».

Ну что же?

Жил сей сеньор по-всякому, умер геройски. Если бы каждый взяточник имел мужество так окончить карьеру, пусть бы хапали – не жалко.

Пока де Брезе вел свою последнюю атаку, на левом фланге не выдержал граф Шароле, который, не слушая увещеваний опытного ветерана де Конте, бросился на врага, вновь потоптав лучников. Традиция такая, что ли?

Бургундская гвардия и отборные рыцари опрокинули крыло королевского войска и стали его преследовать, что едва не стоило жизни самому наследнику.

Смелый Карл в окружении одной лишь охраны слишком оторвался от своих, а французы, увидев это, поворотили назад. Укол в горло, нанесенный рукой Жоффруа де Грасэ, выворотил из пазов крепление графского подбородника, который отлетел наземь. Спасли гвардейцы.

Потом какой-то пехотинец умудрился ткнуть наследника пикой в живот. Спасла кираса.

В центре корпус Антуана Бургундского был отражен, отступил, а когда королевский же центр перешел в контратаку, его приняли залпами из пушек и градом стрел. После чего обратили в бегство. Под королем была убита лошадь, и сам он также едва не погиб, навсегда утратив вкус к личному участию в драках.

А что делали в это время французские жандармы на левом фланге?

А вот что: оставшись без командования, они увлеченно грабили обоз, не прикрытый вагенбургом! Совершенно наплевав на судьбу сражения, а заодно и милой Франции.

Итак, на левом фланге убедительная победа команды короля, окончившаяся ничем, в центре – ничья, на правом фланге – победа бургундцев. Вот и поди разберись, за кем сражение!

К вечеру на вытоптанном поле образовался устойчивый хаос, когда вряд ли кто смог бы уверенно сказать, где находятся мятежники, а где люди Валуа. В пыльных клубах слонялись банды пехоты, кто-то кого-то резал, слышалась орудийная канонада. Тут же стояли стеночкой лучники, загораживая от солнца изжаренных жандармов, что отдыхали между схватками прямо на земле. В одном месте вязали трубача, не признав за расшитой золотом ливреей обычного простолюдина, а в другом прикололи знатного вельможу, сулившего за свою жизнь десять тысяч ливров. Неслась в атаку конница, но не сокрушительным валом, как положено, а так – хорошо, если человек по тридцать.

Словом – тьма египетская.

Часам к семи бой утих сам по себе.

Потери были страшные, воины вымотались, а небывалая жара заставляла валиться с ног даже самых стойких.

Карл, вернувшийся в расположение, заменил подбородник и стал собирать войска, готовый драться хоть до ночи. Но не потребовалось. На его разочарованных глазах король увел армию.

То есть победа!

На поле остались лежать две тысячи бургундцев и столько же французов, погибших в бессмысленной, братоубийственной бойне ради славы и амбиций высоких господ. Тот факт, что господа валились в кровь и грязь рядом, наравне с простолюдинами, – слабое утешение для родственников. Сколько народу перемолола эта проклятая, никому не нужная война!

На Францию неуклонно падала ночь.

Карл пил вино в собственном шатре, принимал доклады и жаловал милостью. Он выгнал всех из-под парчового полога, начиная с пажей, которые чистили его доспехи. Скрип песка по стали, шорох ветоши скрежетали по графским нервам, так что он быстро вспылил и остался один, насколько вообще можно уединиться посреди огромного воинского лагеря за преградой тонкой ткани.

Теперь доспехи валялись на ковре, словно разъятый труп, иззубренные, в кровавых брызгах, что образовали вперемешку с грязью настоящий панцирь. На каркасной балке горел фонарь, бросавший блики сквозь слюдяное стекло, а на походном столике ему вторила свеча, и воск стекал медовой струей на лиможские эмали.

Страшно саднило горло – память о доблестной руке сира Жоффруа, ныне покойного. Саднила и душа, и непонятно было, что тому виной – усталость или схлынувший страх первого в жизни настоящего сражения.

Наследник Бургундии заливал боль вином, в руках кубок, на столе кувшин и стеклянная бутыль под столом, уже пустая.