Опасные земли

Алебардисты сомкнулись позади вьючных коней, что были отягчены тороками с воинской справой. Все глаза во дворце принадлежали сегодня только им (всадникам, не лошадям, как некоторые подумали)! Увязанные копья, шлемы с честными вмятинами звякают при седлах, у одного жандарма рука на перевязи, даже слуга с посеченной скулой, как интересно!

А уж рыцарь! Голова повязана, только крови на рукаве не видать для полного соответствия!

Давно, порядком давно не посещали такие процессии герцогский чертог!

Когда над городом поплыл полуденный перезвон, Филипп был умыт, переодет в парчу, а лоб охватывал бинт тонкого белого шелка. Рыцарь выгнал пажа из комнаты, запер дверь и некоторое время тренировал поклон перед венецианским зеркалом.

Шляпа с шелестом перьев наотлет – вжих-х!

Главное – не потревожить повязку, а то размотается – выйдет неловкость. Много радости ловить склизкую полосу перед всем двором и самим герцогом… Немного подумав, де Лален сменил легкий поясной меч с эмалированным навершием и ножнами в бархате на длинное стальное чудовище родом из Пассау, с которым он был под Парижем и Монлери. Гарда порублена вужами (кстати, очень заметно!) потертая рукоять, ножны в простой черной коже.

Он немного пожалел, что никак нельзя нарядиться в просторный упелянд, что не стеснял бы ребра, ведь им и так досталось! Зато в дублете с подбитыми плечами он выглядел подобающе: сразу видно – воин вернулся из похода.

За приготовлениями подошло время аудиенции. Филипп покинул комнату и встретился в коридоре с Жераром, который вовсю сверкал позолотой, вплоть до чулок, по которым змеились вышитые виноградные лозы, тоже, надо заметить, золотые.

– У-у-у! Как тонко! Ты, друг, вылитый… этот, как его… Гектор, который только что сразил Патрокла и собирается пред очи царя Приама! – Де Сульмон оценил контраст боевого оружия и придворного платья.

– Патрокл твой – педераст, которого промеж походов метелил могучий Ахиллес, – заметил Филипп и улыбнулся.

– Ахиллес метелил его промеж булок, а никак не походов, – отшутился Жерар и прыснул.

Друзья расхохотались, напугав дворцовый полумрак, да так весело, что де Лален сразу заохал, схватившись за грудь.

– Что же ты делаешь… уй-уй-уй… мне смеяться больно!

– Пойдем, Гектор, пред очи – время! – Жерар собрался было хлопнуть друга по спине, даже руку занес, но тот вовремя показал кулак.

Герцог принял посланников в большом Зале Совета.

Именно большом!

Огромное помещение, где потолочные балки из цельного дуба казались хворостинами, а человек и вовсе пропадал, пока не собиралась тех человеков изрядная толпа.

Толпы не было – так, дюжина царедворцев да полдюжины слуг, да лучники Охраны Тела при дверях.

Для кого только наряжался?! Вот что обидно! Оценить-то считай что и некому, а кто есть – не заметят на фоне великолепной залы, где все стены во фресках и гобеленах, а на шахматный паркет падают световые колонны невозможного витражного многоцветья.

Позади одной такой колонны стояло кресло, вместившее согбенную фигуру властителя Запада.

Последние годы он взял правило одеваться из какого-то своего забытого гардероба, что помнил еще Орлеанскую девственницу. Лишь тусклое золото с Руном поверх груди напоминало времена, когда его мановением поднимались армии и не в кресле правил он, но в седле.

Увы, те дни в прошлом.

Теперь великий герцог все больше молился, да оно и верно в таком возрасте.

– По велению его милости Карла, графа Шароле! Посланник, шамбеллан двора Филипп де Лален! – раскатился под сводами голос камергера, и родилось эхо.

– Вижу, что Лален. Подойди-ка, крестничек! Кто это с тобой?

Друзья приблизились, оказавшись аккурат в фокусе витража, где солнце играло пылинками.

– Рыцарь Жерар де Сульмон из Брабанта, – поклон, шляпа метет пол.

– Какие молодцы состоят при моем сыне, загляденье, – прошептал герцог.

– Ваша светлость, граф Шароле велел передать это письмо и сказать, что его безмерное к вам почтение… – Филипп протянул свиток с красной печатью, но державный тезка его перебил.

– Хорошо, хоть безмерное почтение осталось! – рука оторвалась от подлокотника, нарисовав в воздухе знак, по которому секретарь немедля забрал письмо. – А я все знаю, можете ничего не рассказывать.

– Ваш сын, ваша светлость, Карл… – Лален попробовал начать снова – и вновь неудача.

– Мой сын Карл зря думает, что я умер, я всего лишь состарился. Начал войну против моего прямого приказа, да еще имеет наглость еженедельно клянчить деньги на свою авантюру. Глупость! Недопустимая глупость! Ну да ладно, вас нечем попрекнуть. Вы, как я вижу, ранены? Отличились?

– Не могу похвастать, – признался Филипп и, как мог, кратко рассказал о сражении.