Опиум

За щёчкой карамель,
Но мёртвого мертвей
Карминовой Кармен
Собой кормить червей.

Сегодня ты живёшь,
Зефиром дышит ночь,
И в ножны всяк свой нож
Твои вложить не прочь

Твой рот чуть-чуть горчит —
Не поцелуй поди.
А завтра — нож торчит
В изласканной груди.

Трагедию ль узреть
В бегущей на ловца?
Твою оставлю смерть
Для красного словца.

Карманная Кармен,
Тебе ль такая честь?
Живые — что, обмен
Изученных веществ.

***

Твой труп украсит стих
Живым не нужный, но
Мне дела нет до них.
А мёртвым — всё равно.

Казнь

И так уже плохо. Стал бедным подобьем притона
Мой дом из бетона. И грех за грехом монотонно
Считает моргающий глаз — циферблат электронный,
Где три единицы сияют зелёной короной.
А трубы не греют, и плачет всю ночь батарея,
И гипсовым брюшком смеётся мне будда Майтрейя.
Лишь пеплом табачных скорбей ночи посеребрены.
Фарфорова попа всплывающей рядом сирены
На узкой постели моей, очень узкой и длинной
В бетонном дому на проклятой Горе Соколиной,
Где плюш подлокотника кресла так страшно распорот.
Чего же ещё? Чтобы немцы вошли в этот город
Под сиплые высвисты редкой ноябрьской метели,
Чтоб двери ломали, галдели, срывали с постели,
Вели неодетым сквозь крошево битого снега
И били в глаза, пресекая возможность побега,
А в пытошной яме, в цементном последнем подвале
Калёным железом мне б впалую грудь врачевали,
Чтоб вырвали ногти, и пальцы ослепли от боли,
От несправедливой, но непререкаемой воли
(Она Божий мир мне на горле удавкою стянет),
А утром, разящим и долгим, когда уже станет
Так больно и холодно, что только солнце и видно,
На площади скудной шептать псалмопевца Давида
И в тесной петле, от свободы предательской крякнув,
Увидеть тебя, пустотою мгновенной набрякнув,
Средь чёрного люда, сквозь ужас отсутствия вдоха?..
И так уже плохо, не надо. И так уже плохо.

Грех

Бессонница. Гомер.

Осип Мандельштам