Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

— Все завертелось после ноты Меттерниха о национальной гвардии, — как известно, австрийцы больше всего боятся вооруженного народа, — начал д’Адзелио, прихлебывая вино мелкими глотками. — Папа ответил лаконичным отказом. Говорят, что в Вене Меттерних грозился оккупацией Папской области, но в Париже зарычали, и он ограничился сначала якобы невинным передвижением войск к крепости Феррары, а уже на другой день по городу ходили австрийские патрули и не успели в Риме глазом моргнуть, как Феррара была полностью занята войсками.

— Что же папа?

— Намекает на отлучение от церкви.

— А Меттерних упал в обморок от страха? — Кавур расхохотался. — Какое убожество!

— Нет, Пий еще догадался послать курьера к Карлу Альберту, узнать, можно ли рассчитывать на его помощь.

— Это умнее. Но можно ли рассчитывать на обещания нашего монарха?

— Видишь ли, он бывает очень польщен, когда его называют мечом Италии, а насколько мне известно, в папском послании есть что-то в этом роде. Возбужденный лестью, он способен на поступок, но только однажды. Как слабая скаковая лошадь, у которой есть один бросок на всю дистанцию. Потом он, конечно, опомнится в тиши дворцовых апартаментов. Но важно успеть вымогнуть у него… — д’Адзелио не договорил и откинулся на спинку кресла. — Ох, как я устал! Мы ехали всю ночь.

Кавур вскочил с места:

— Так если речь идет об одном поступке, вы должны сейчас же добиваться аудиенции! И опередить папского гонца.

— Зачем? — пожал плечами д’Адзелио. — Он сделает свое дело.

Кавур посмотрел на него с нескрываемым презрением.

— Вот именно, сделает свое. А вы должны помешать ему и сделать свое дело!

— Не понимаю! — Он только сейчас заметил, что Кавур говорит с ним на «вы».

— Чего же тут не понимать? Вы должны требовать или вымаливать, вам виднее, как нужно говорить. Ее! Конституцию! Конституцию, пока мы не захлебнулись в крови, пока бунтари не смешали нас с грязью и не рассовали по тюрьмам, пока их самих не вздернули на виселицу и не наступила такая жестокая реакция, что, если мы с вами и уцелеем, нам пикнуть не дадут.

Кавур ходил по спальне большими не по росту шагами, ероша волосы. Узенькие бакенбарды ощетинились, как у испуганного зверька.

Несколько поддавшись его неистовому напору, д’Адзелио встал. Но, посмотрев на свои запыленные клетчатые брюки, капризно сказал:

— Как же я поеду во дворец в таком виде? Вы же помните, что король отменил бал, когда две дамы пришли в прическах, приличествующих только титулованным особам?

— Ну поезжайте домой, меняйте штаны, припомажьтесь, если угодно, насурьмитесь. Что угодно! Только не теряйте времени.

Д’Адзелио взял цилиндр и направился к дверям, но на полдороге остановился и через плечо спросил:

— Собираетесь загребать жар чужими руками?

Кавур понял, что хватил через край.

— Поймите, — вразумительно сказал он, — что сам я испорчу все дело. Король меня видеть не может. Сейчас я пошлю слугу к Бальбо и Санта-Розе. Обсудим вместе план действий. Нужен неослабевающий нажим.

Тотчас по уходе д’Адзелио Кавур схватился за перо и начал писать записку к Бальбо: «Дорогой друг! Обстоятельства требуют, чтобы вы немедля приехали…» Он остановился, посмотрел на часы. Стрелки показывали сорок пять десятого. Перо полетело в сторону. Какая досада! В одиннадцать должен явиться тосканский негоциант, которому он обещался перепродать ломбардскую пшеницу, купленную за бесценок в прошлом урожайном году. Дело безотлагательное. Среди пьемонтских купцов найдется немало конкурентов, занимающихся подобными спекуляциями. Он скомкал начатую записку, позвонил в бронзовый колокольчик и крикнул немедленно появившемуся слуге:

— Одеваться!

3. Труба Тортаролло

Шла осень 1847 года. Из Европы приходили хорошие вести. Рассказывали торговые моряки, они же привозили и газеты. Революционное брожение распространялось из страны в страну — через Альпы и Рейн. Итальянские почитатели Гарибальди слали письма — о демонстрациях, забастовках, голодных бунтах. В Генуе толпа на площади сочинила петицию на имя короля. В Турине карабинеры разогнали демонстрантов. В Мессине восстание. Королевский флот обстрелял Реджо-ди-Калабрию.

Множились легенды о либеральном папе. Неужели этому можно верить — что вчера никому неведомый кардинал Мастаи, заняв престол, стал во главе либерального движения? Неужели он поставил перед кардиналами вопросы об амнистии политическим? Неужели это правда, что кардиналы накидали черных шаров против проекта амнистии, а первосвященник рассмеялся: «Сейчас я их сделаю белыми!» — и накрыл урну с черными шарами своей белой тиарой.

В октябре на дневном привале Гарибальди и Анцани стали писать послание папскому нунцию в Рио — они просили передать главе католической церкви, что весь Итальянский легион Уругвая готов сражаться за дело «его святейшества», чтобы стать соучастниками его освободительной миссии.

Пот выступил на бледном лбу Анцани — трудная это была работа: объясняться в любви к папе. Но если надо… Они только подчеркнули, что солдаты легиона придерживаются прежнего образа мыслей, обрекшего их на изгнание.