Opus marginum

Когда мы прибыли, Арт был уже изрядно пьян. Кричал, что он — великое священное животное Зелёный мухомор и вещал что-то очень невнятное про гондогрызов с обогревателями. Подруга Севера отплясывала под какую-то смесь «Танца с саблями» (куда тебе, Сальвадор) с «Paint in black», воинственно потрясая вылезшей из-под спущенной футболки грудью. В коридоре две хорошо знакомые обнажённые фигуры пытались поразить девушек размерами фаллосов. Ворон, как всегда, целовался, но, завидев нас, на секунду оторвался от любимой соски, воскликнул: «Штрафную!», и опять всосался навеки в иную реальность. В общем-то, за что раньше испепеляли или превращали в соляной столп, совершенно безнаказанно разворачивалось перед нашими ко всему привыкшими глазами. В туалете, по всей слышимости, кто-то клялся в верности унитазу, и, судя по смолкающим в геометрической прогрессии звукам, останется верен ей до самого утра /сиречь, вечера/. Мы, не раздеваясь, ввалились на кухню.

…Господи, что за рационализм!? Какие-то бешеные гонки за документальностью /Издеваешься, что ли?/ С таким же успехом можно было бы ускакать в королевство гуингнгнмов или стать любовником Верлена. Пьянство — суть то же жертвоприношение, совершенно бессмысленное, впрочем, как и любая гекатомба. Чувствуешь себя, как Андрогин (ты трахаешь всех — переходный период — тебя трахают все)

…Мне наша компания всё время напоминала «фузу». «Фуза» на жаргоне художников — грязная серость, получаемая из смешения чистых красок. Так и мы, каждый по себе блистали великолепными оттенками, а вместе…

Непривитое бешенство лежало на заблёванном блюдце, стыдясь новоприбывших и по-свойски улыбаясь хозяевам. Арт зубами распечатывал бутылку портвейна, натужно демонстрируя иссиня-жёлтые зубы. Мне давно уже казалось, что каждый из реализовывавшихся здесь полуидиотов (мы с Севером подтверждали это правило) — просто покойники в отпуске, но, блин, что приятно, не за свой счёт. Если бы меня попросили придумать девиз этому антисуществованию, я бы ляпнул нечто вроде: «Димедрол, трихопол, рок-н-ролл!»/да не обидятся «дети цветов»/. Это был обычный вечер /время суток абсолютно не играет роли/, спонтанно возникший в отдельно взятом месте, избранном неизвестно кем и неизвестно с какой целью.

Будучи беспрекословно пьяны, они всё-таки были обалденно счастливы, счастливы своей натужной любовью, (счастьем была даже мазохистская полуспособность к любви — одномоментное стремление к преодолению — суперзадача). Пальцы мимо аккордов, жидкость мимо стаканов, шутки мимо пределов, праздник мимо жизни, и при всём при том — полнейшее удовольствие — труверы, трубадуры, миннезингеры (противовес — «востролицый Данте в островерхой купальной шапочке»). Но я ненавижу счастливых людей. Они не имеют права на счастье, пока на него имею право я. Быть счастливым — моя прямая обязанность, а я в этом отношении чрезвычайно жаден. Если бы я был более жестоким, я бы убивал счастливых людей.

/Что-то в этом тексте неправильно, он сродни «vom Beobachter des Beobachters der Beobachter», а ведь в его координатах — часть моего иррационального графика/.

В зеркале я. Залысина, стёклышки, «трамплин для мандавошек». И блюайз — закономерный атрибут гения (исключения — Бальзак и Гюго, но какие они к чёрту гении?). Язык заплетается. Language — Tongue => Lingua. Вечное роковое смешение языков, знаков, антизнаков. «День гнева» и «желание» — два знаковых родственника, выражающих тайное будущее, а издёвка типа внебрачной пары «яд» — «шутка»? Язык жив, и он вечно будет прикалываться, обзывая прекрасные романизмы славянскими инвективами. Язык — единственная асексуальная вещь, управляющая человеком, его слуга — язык — самый сексуальный орган, человеком управляемый. Зеркало не занавешено. Жизнь… Она может быть велика. То упадёт с ноги башмак, называемый верой, то сорвёт с головы шляпу — любовь, не любовь… Она может быть мала. Пиджак трещит по шву — правда. Штаны коротки — воля. Она может быть впору. Но ведь это уже смерть… Умирать противно только тогда, когда не остаётся ничего более противного. А у меня есть. Я уже наклюкался как склизкая сыроежка. Когда я трезв, я не хочу ничего делать, когда пьян — не могу. Это западня, из которой я вырываюсь всё реже и реже.

Зеркала нет.

3

Во время «последнего похмелья» есть только одно желание — забраться в какую-нибудь кубышку-куколку, в надежде, что завтра ты станешь /встанешь/ великолепной бабочкой.

Тщета надежд за те же деньги.

Абстиненция — об стену за ту же цену.

Глаза разбегаются, раздвоение: НАиДИ УБЕйеЩЕ / НАйДИ УБЕжиЩЕ — игра впопыхах.

Выигрыш — игровой выкормыш /выкидыш?/.

Я

НЕ Ой, до чего же забавны

(я) НА ненавидящие мир.

Мне очень плохо ВИЖУ Пренебрегать им,

(я) НА огрызаться — ему только

НЕ этого и нужно. Необходимо

Я любить его, отдаваться и…

ТРАХАТЬ, ТРАХАТЬ, ТРАХАТЬ

/БЕЗ ЭТОГО НЕВОЗМОЖНА ЛЮБОВЬ /

Но для меня совокупление с миром — перверсия.