Opus marginum

Зачем? Чьи-то припорошённые глаза, заторможенные от холода, и губы, прилипшие к кортасаровско-сартровскому «Голуазу» — чем-то похоже на меня — не хватает только заледеневших очков и прозрачных капелек на усах — спермо-сопливые кристаллики — соблазн для похотливых движений языком. Куда? Плохо зашнурованные ботинки, скользящие по солёному песку — походка бабуина на тощих стебельках, поросших мелкими волосами, что удачно скрывается под измочаленными (опять спал не раздеваясь!) джинсами тёрто-чёрного цвета. Какого чёрта? Бутылка пива с надколотым горлышком — тщетное лекарство для поворачивающейся отдельно от глаз головы, охрипшего горла и бестемпературно содрогающегося тельца. Некуда. Незачем. Просто так? Заледенели усы, и из кармана на нос прыгнула деформированная оправа с линзами, похожими на дактилоскопическую картинку. Уже горячо. Где-то рядом я. «Двойка», «трёшка» — перейти улицу страшно. Стереомир движется прямо на тебя, все смотрят на тебя — антропоцентрическая перспектива мира. Все знают, где ты вчера был и то, что ты с утра не был в душе. Но есть императив движения, пока в кармане (левом нагрудном) звенит или шуршит некая мелочь (ещё оставшаяся или уже занятая) — туда, где пенятся остатки «золотого» века. Я — декадент от Ренессанса — рывком преодолеваю два перекрёстка — всё, я спасён. Теперь от меня уже ничего не зависит, и дионис капля за каплей начинает теснить аполлона. Глаза открываются, грязный носовой платок не оставляет на линзах ни единого шанса идентификаторам, бармен жмёт руку, «Голуаз» превращается в «Приму» — всё, я здесь целиком и полностью.

Когда рождался культурный текст, я был вписан в него, и только балансировка на границе со стаканом в зубах даёт мне иллюзорную уверенность, что я вылезаю из своей ячейки и имею право походить по нему, разбрасывая обслюнявленные окурки, ругаясь и признаваясь в любви /как же всё-таки это далеко от пьяного сентиментализма!/ кому-то, так же боявшемуся перейти трамвайные рельсы (некий пра-символ), для каждого индивидуально не вербализованный). Я так же, как и он — догораю, выискивая себя среди новых обозначений, и каждый раз обознаюсь, пока не добираюсь до зеркала — какие там уже шутки — неужели я один ещё могу писать, не ёрничая и не звеня съехавшей крышей, не арлекинничая, как Веничка или Довлатов — они смеялись от постоянной тоски, мне некогда тосковать, я почти не бываю один.

Я — пьеро для бумаги, может быть я когда-нибудь и выплачусь, но это будет ваша расплата. Я живу в ирреальном мире, хотя не вам решать, какой мир из этих реальнее — мой нынешний или наш с вами общий. Было бы неплохо увидеть их вместе одновременно. Утром это невозможно, вечером — нет никакого желания. Но для меня нет тупиков, ибо есть извечный выход с утренней аритмией, давлением и обезвоживанием организма.

В мою конуру приползают, стекаются мне подобные существа, в которых нет ни малейшей претензии (обоснованной и подтверждённой) к этому миру. В них нет уже ни признаков героя, ни настоящего трикстерства — налицо симптомы деклассированности, — я вас с ними уже знакомил, могу оставить телефоны — мне они все давно обрыдли. Именно поэтому я иногда выкарабкиваюсь из уютной, прокуренной норы, дабы проверить свою устойчивость, не зря же я — Homo Erectus, Homo Faber, Animal Ridens — существо на двух ногах и неблагодарное. «Чоловiк-капелюх» Миро или «Паяц» Ватто — моё зеркало каждое утро рождает мириады разнокалиберных проекций. Кто-то из них не пил — да, это не важно. В четверг я тоже не буду пить, я стану таким же, как и они, как вы и весь ваш выигрыш сойдёт на нет — я буду трезво мыслить, широко улыбаться вычищенными зубами, писать на разлинованных листочках умные слова, типа «эсхатология» и «пуэрилизм», давать веские советы, даже мыть за собой посуду, — где ваши приоритеты, где ваше преимущество передо мной? Моя пограничность войдёт в суперлогическое мышление, и я буду выше, сильнее, красивее — vae victis!

Я точно знаю: когда я валяюсь пьяный в незнакомом мне притоне (нет, увольте, я никогда не ночевал под забором), даже тогда во мне не атрофируются зачатки светского льва. И абсолютно наоборот: мое поведение в обществе никоим образом не выдаст меня как делириозного бродягу, всецело зависящего от стакана.

Может, мне уже просто надо меньше. И всё обратно-пропорциональные Икаро-Люциферовские подвиги под эгидой лжесамодостаточности прокурора провоцируют на антиаскезу, тщетность которой предопределена нестерпимой провокационностью сверх-ощутимости вне-бытия, пра-родительного, пре-дательного, об-винительного, благо-творительного, пред-ложного, средне-развратного, злого, недосказанного как объект перед последним причастием, споткнувшимся об необязательные запятые, запитые, чтобы переживать — бесполезные жмурки для жмуриков с колокольными глазами глаголов, грустно скучающих по выжженным сердцам — всё, я просто заебался, мне не по нраву эта нищета строк, считающаяся у вас богатством не по праву, принадлежащему людям, людям, людям, людям, людям…

4