Opus marginum

Ещё бы не помнить этого ублюдка Глеба! Чезаре ненавидел своего братишку — всё подлое, что может быть в человеке, весь рок их рода тот вобрал сполна: безумный цинизм дяди Гейнца, снимавшего с живых кожу под фривольные оперетки, взрывоопасность Бледы, которому застилали разум любое слово и любой поступок, направленный не по его траектории, философское наплевательство Аттилы, спокойно устранявшего с дороги любое препятствие любыми доступными и недоступными способами. И даже аналитическую мизантропию самого Чезаре Глеб смог уловить и добавить к своей коллекции…

«Картограмма человека существует, и я приближаюсь к её расшифровке. Мне не хватает всего пары параметров. И если я не успею, успеешь ты — точный поведенческий диагноз возможен. Формула переложения статических моделей в динамические у меня уже есть. Мы можем расшифровать любого человека и определить его заряд и вектор. Удалив в пубертатном периоде процентов десять потенциальных девиантов, нам удастся оттащить человечество от пропасти. Зло побеждается рациональным злом — иных путей нет», — Кайндл часто говорил об этом — все его записи в коричневых тетрадках. Читать или не читать — в этом Чезаре не сомневался…

Посетитель опаздывал уже на полчаса — в любом другом случае Бурже уже давно бы погасил свет и, не попрощавшись со стражником (вежливость была не из его привычек), пробирался бы в свою конуру на соседней улице. Но впервые он ждал. Зажглась пятая сигарета…

Борис практически не общался с братом. Тот быстро бросил школу и связался с какими-то уличными бродягами, появляясь дома очень редко: переодеться или выклянчить у матери немного денег. Жили они вполне обеспеченно — дед оставил после себя в банке солидный счёт, а мать разумно распоряжалась средствами. Близкие к семье люди говорили, что состояние деда «в золотых коронках» было намного больше, но куда он дел это золото, не знал никто. Глеб проклинал за это «чёртового Гейнца» и однажды в бессильной злобе разбил и растоптал его портрет. Мать долго плакала, вспоминая тестя, Бледу и Аттилу. «Если кто-нибудь из них был жив, Глеб не вырос бы таким…» Как бы с ней поспорил покойный Кайндл. Катерина была терпелива, как все русские женщины, но, как истинная фрау, никогда бы не смогла ни с обрыва, ни на улицу с детьми. Катерина давно стала Катариной…

«Я терпел это долго, пока нужные факты не оказались в моих руках. Ты не мой сын, ты сын Аттилы; старый Гейзерих, давний друг отца, сделал все нужные анализы. Ты помнишь, я водил вас сдавать кровь якобы из-за эпидемии желтухи?1 — Бледа замолчал, потом заговорил медленнее, как будто сказанное давалось ему через силу. — Ну почему лучший из моих сыновей — не мой сын?! Я долго мучился, терзался, пока не решился. В тот вечер мы встретились с Аттилой на мосту. Я хотел взять с него клятву, что об этом он будет молчать. Исчезнуть я решил давно, независимо от разговора, но жаждал, чтобы вы, особенно ты, считали своим отцом меня. Я умолял брата, но он только цинично улыбался. И тогда, когда он стеклянным голосом произнёс: „Jedem des Seine, Бледа. Живи и не трепыхайся“ и собрался уйти, — я внезапно ударил его. Он неловко завалился на поручни, а я, уже ничего не соображая, схватил его за ноги и скинул в реку. Один удар головой о деревянную опору старого моста — и твой биологический родитель в шортах и футболке отправился к праотцам. Я хотел только проучить его — ведь он был прекрасный пловец. Но — „Jedem des Seine“»…

Борис рос спокойным ребёнком. С детства его больше интересовала природа. Но не то, чтобы он был очарован живой трепещущеё красотой — наоборот, его влекла красота мёртвая. Лет с шести он начал собирать гербарий и делал её с такой тщательностью, что учитель ботаники передал травяной некрополь в местный музей. Он же и познакомил мальчика с тамошним таксидермистом. Начав с заформалиненных рыб, будущий директор Зоологического музея вскоре самостоятельно стал изготавливать чучела птиц и успешно продавать их на рынке. Терпеливый, вдумчивый, упрямый, он почти не контактировал со своими сверстниками: мама, учитель и старый чучельник — вот был весь круг его общения. Вскоре великолепное чучело кабана красовалось в кабинете мэра города, редкого окраса жеребёнок отправлен в столицу…

А в пятнадцать лет, день в день, Борис Баумкёттер взял лопату и отправился в дальний угол двора…

Резко зазвонил телефон. «Бурже…». «Слушай, братан, два часа блуждаю по вашей вонючей дыре — и ни одного такси. Короче, жди». Этот человек передал с утра записку, что у него есть вести от матери — и тут сердце Чезаре вздрогнуло. Он уже забыл, как любил мать. Предпоследняя сигарета воткнулась в перетрескавшийся череп…