Орда (Тетралогия)

Аракча не успел даже дотянуться до сабли, как получил смачный удар в челюсть, причём сразу с обеих сторон! Ох, как лихо он выкатился наружу! Прямо снежный ком, а не воин. И слышно было, как побежал жаловаться в соседнюю юрту — обидели, мол.

Баурджин ухмыльнулся:

— Вот ябедник! Эй! — Он посмотрел на остальных. — Чего сидите? Давайте-ка к очагу — тоже закатим пир!

— И впрямь, — поддержал Кэзгерул. — Чем мы хуже?

Кочевники — молодые парни — смотрели на побратимов, округлив глаза. Одни с неодобрением, другие — с испугом. Но были и такие, в чьих взглядах читалось явное восхищение. Те-то и уселись у очага.

— Пировать так пировать. Только, думаю, сейчас явится Жорпыгыл.

— Ну, явится и явится. Пригласим на пир и его!

И точно, снаружи послышались шаги и возмущённые крики. Баурджин, улыбнувшись, протянул руки к очагу — погреться.

Они ворвались, вошли с саблями наголо, с копьями. Первым шагал Оглан-Кучук, за ним — с осторожностью — Жорпыгыл, ну а сбоку крутился обиженный Аракча.

— Вон они, вон, — Аракча заканючил жалобно-злобно. — Меня назначили старшим, а они… они… Их надо немедленно убить, убить, переломать обоим хребты…

— Не заколебешься хребты-то ломать, шакалюга? — нагло скривился Баурджин. — Ну, подойди, подойди — ещё разок схлопочешь по морде!

Жорпыгыл зло прищурился — и так-то глазёнок не было видно, а уж теперь — как и смотрел? Как в танковую щель. И вероятно, что-то нехорошее замыслил, засранец!

Предваряя возможный эксцесс, Баурджин вытащил из очага искристую головню и широко улыбнулся:

— Скучновато здесь что-то! Юрту, что ли, поджечь, а, братец? Представляешь, как обрадуется этому огоньку хан Иначн-Бильгэ. Давненько у него не было столь весёлой охоты!

Жорпыгыл изменился в лице. Вот этого ему только и не хватало! Потом по всему племени будут говорить, что сын старого Олонга не может справиться со своими людьми! Они, мол, его не слушались, все перепились, устроили драку и даже чуть не сожгли весь лагерь! Нечего сказать, добрая пойдёт слава!

— Ну, так что ты стоишь, вождь? — Кэзгерул весело ухмыльнулся. — У нас есть кумыс. Садись к очагу, выпьем.

— Я выпью в другом месте, — сдерживая злобу, прошипел Жорпыгыл. Впрочем, он тут же взял себя в руки и даже изобразил что-то вроде улыбки. — Впрочем, не буду вас оскорблять, давайте ваш кумыс. Пируйте. Но не забывайте, что завтра охота.

— Мы не подведём тебя, вождь!

Встав, побратимы приложили руки к сердцам и поклонились. Все приличия, таким образом, были соблюдены, и Жорпыгыл мог теперь спокойно уйти — что и сделал. Аракча, похоже, ещё не до конца осознал, что произошло, и даже попытался забрать свой бюрдюк с кумысом. Ой, зря! Ребята-то ведь настроены были немного попировать, расслабиться.

Бдительный Баурджин тут же хлопнул несостоявшегося старшего юрты по руке:

— Э, ядовитый шакал! А ну, руки прочь от кумыса!

И обернулся, подмигнул:

— Гуляем, парни!

Гуляли, впрочем, недолго — во-первых, кумыса оказалось мало, а во-вторых — всё ж таки не хотелось вот так сразу подводить Жорпыгыла Крысу, хотя, наверное, и стоило бы. Нет, рано. Пока — рано. Да и планы сейчас у Баурджина-Дубова были не те. Просто хотелось повербовать сторонников. И это, похоже, удавалось.

Пастухи с южных пастбищ, здоровенные неразговорчивые парняги Юмал и Кооршак, на которых так неудачно наезжал Аракча, хлебнув кумысу, заметно повеселели и даже попытались затянуть протяжную песню «уртын дуу».

— Тихо, тихо, парни, — едва урезонил их осторожный Кэзгерул. — После охоты обязательно споем с вами.

— Да-да, ребята, споем! — клятвенно обещал Баурджин, приложив руку к сердцу. — Но — только после. А сейчас — зачем? И выпивка уже кончилась, и инструментов никаких нет — ни рояля, ни баяна, гитары задрипанной — и той не имеется! Нищета! И куда только Главполитупр смотрит?

И все замолчали из почтения к неизвестному, но наверняка могущественному богу Главполитупру.

Наутро все выстроились вдоль берега. По левую руку от рода Олонга встал ещё один найманский род, так же — и по правую. Шеренги смыкались, окружив все озеро! Вот уж поистине — тьма народа.

И тут Баурджин наконец увидел верховного хана. Инанч-Бильгэ — пожилой хитрован с узкой бородкой, ничуть не раскосый — верхом на белом коне объезжал своих верных вассалов в сопровождении вооружённых нукеров. Позади правителя ехал до жути странный субъект в длинной чёрной рясе и с большим серебряным крестом на груди — не поймёшь, то ли шаман, то ли священник. К тому же он, кажется, ещё и был изрядно пьян — шатался, едва не падал с лошади. Ну, пьянство среди монгольских племён особым прегрешением не считалось, скорее даже наоборот — было показателем мужества и истинно молодецкой удали. Вот, к примеру, едущий следом за священником-шаманом красивый молодой мужчина с лицом сладострастного сатира совершенно открыто прикладывался к нехилой баклажке, в которой уж явно было не ситро.

Баурджин даже хмыкнул, пихнув локтем побратима:

— Во даёт, алкоголик!

Последнего слова Кэзгерул, конечно, не понял, но общий смысл вполне уловил, правда, не улыбнулся, а лишь задумчиво прошептал: