Орден Харона

Элизабет стояла посреди этого беспорядка за ширмой, расшитой экзотическими птицами, пока Беатрикс поправляла на ней платье, а Тёрнер изучал приглашения. Через два часа они должны были отправиться на прием к барону Мейсону.

– Достаточно туго? – спросила Беатрикс, затягивая шнурки на спине девушки.

– Я умру, этот корсет меня задушит! – ответила ей Элизабет.

– Не выйдет, ты уже мертва! – пошутила ее подруга.

Элизабет изучила свое отражение в зеркале напротив. Беатрикс одолжила ей потрясающее бордовое платье с воротником, отделанным изящной золотой каймой. Также на ней был шелковый жакет, украшенный тонко выполненными вставками. Элизабет с трудом верилось, что она могла быть настолько элегантной. Стоя за ее спиной, Беатрикс поправляла последние пряди тщательно уложенной прически.

Внезапно из-за ширмы показалась голова Тёрнера.

– Я… – начал он.

– Дункан! – воскликнули хором обе женщины.

Он извинился и пробурчал, будто подумал, что они уже закончили. Потом смущенно кашлянул.

– Беатрикс, ты уверена, что дала мне правильные приглашения?

– Конечно, Дункан, – ответила она ему, закрепляя шпилькой прядь волос Элизабет.

– Однако я…

– Они сработают, – настаивала женщина.

– Но…

– Дункан… – вздохнула Беатрикс.

Элизабет повернулась к ней, чтобы понять, что происходит, но заметила лишь хитрую искру в глазах Беатрикс. Тёрнер повысил голос, возмущаясь:

– То, что я Дункан Тёрнер, – это нормально! Я вроде как из ученых кругов…

Он прервался, и Элизабет показалось, что он выругался.

– …но вот почему я личный врач Элизабет, которая вдруг стала «Леди Блэк из Уэстпорта, Ирландия»?

Беатрикс подмигнула Элизабет, выглянула из-за ширмы, чтобы понаблюдать за Тёрнером, и в шутку бросила ему:

– Ну нам же нужен был кто-нибудь из знати, чтобы отправиться на званый вечер. В чем проблема, доктор Тёрнер? Нам не нравится, что нами при всех будет командовать женщина?

Послышалось еще одно ругательство, но в ответ Тёрнер услышал лишь хихиканье двух тонких голосков из-за ширмы.

Глава двадцатая Лорд Гамильтон, я полагаю?

Карета медленно двигалась по длинной, усыпанной белым гравием аллее, освещенной двумя рядами фонарей. Аллея вела через парк до самого особняка барона Мейсона – внушительного здания с внутренним двориком, обрамленным колоннадой, и террасой, в избытке украшенной растительными скульптурами. В английском саду в ночном сумраке виднелись силуэты плакучих ив, чьи ветви вяло подметали землю с каждым порывом ветра. Свет фонарей на главной аллее отражался от черных лакированных карет, вереницей подъезжавших к резиденции барона, чтобы высадить пассажиров.

Одетые в вечерние наряды Элизабет, Тёрнер и Хэнк в роли кучера подъехали к белокаменной лестнице, ведущей к главному входу в особняк. Когда Хэнк спустился, чтобы открыть им дверцу экипажа, Элизабет, как и положено леди, подала ему руку и воспользовалась случаем, чтобы прошептать:

– Спасибо, Хэнк. Не уходи далеко, ты можешь нам понадобиться.

Произнеся невнятное «да», Хэнк вернулся к вожжам и освободил путь ожидавшим позади экипажам. Тёрнер удивился, почувствовав, как Элизабет взяла его под руку.

– Леди Блэк?

– Доктор, мой добрый доктор, – улыбнулась Элизабет, – вы же не заставите леди подниматься по ступенькам одной, даже не предложив руки?

Одетый во фрак дворецкий чопорно ожидал их наверху. Он протянул руку в белой перчатке, чтобы взять приглашения, которые вручил ему Тёрнер, и принялся тщательно их изучать. Элизабет сильнее сжала руку Дункана. Как только дворецкий вернул им приглашения и поклонился, указывая на главный вход, Элизабет прошептала Тёрнеру так тихо, что ни один смертный ее бы не услышал:

– Он долго рассматривал их. Мне показалось, он что-то подозревает.

– Доверься Беатрикс. Она так давно подделывает документы, что оригиналы выглядят жалкой копией в сравнении с ее творениями.

И они прошли через огромные двери резиденции.

Гигантский зал был пресыщен декором, предназначенным для того, чтобы выставить напоказ богатство хозяина вечера. Каждый закоулок украшали пышные барельефы с гербом владельца особняка или улыбающиеся гостям ангельские лики. Куда ни глянь, везде красовалась резная лепнина. Люстры, казалось, вот-вот рухнут под тяжестью перегруженного причудливыми завитками металла. А на каждой двери сверкало столько позолоты, что в глазах рябило. В этом не было ничего красивого: всё вокруг просто кричало о вычурности и безвкусии.