Орган геноцида

А на дворе стояло лето. Август в Вашингтоне невыносимо жаркий. Я шагнул с улицы в прохладный холл больницы и верифицировался. Только когда спросили, желаю ли я, чтобы мне показали путь в дополненной реальности, я обратил внимание, что забыл надеть линзы. Ни в самолете, ни в такси я про дополненную реальность не вспоминал. Ответил, что не взял с собой совместимых устройств, и больничная система определила, что меня надо проводить. У ног проявились ведущие маркеры. Черные метки шныряли по полу, точно рыбки. Определяли по весу, где я нахожусь, и вели в сторону отделения интенсивной терапии. Весь пол пестрел маршрутами, которые выстраивали для пациентов.

Все пространство расчертили так, чтобы гости понимали назначение каждой зоны и предмета максимально интуитивно и безошибочно, и по полу плыли перед людьми разные символы. Даже немного казалось, будто я во сне.

Наверное, сам по себе я бы в хитросплетениях коридоров заблудился, но вот наконец я достиг цели. На входе меня попросили переодеться в защитный костюм, я шагнул через разъехавшиеся передо мной в разные стороны двери, и вокруг за прозрачными занавесями увидел койки, на которых смутно различались пациенты – будто призраки, готовые вот-вот раствориться дымкой.

Половину из этих людей спасут. Войдет ли в их число моя мать, я пока не знал.

Извивающийся на полу пунктир вел к одной из штор.

Целый пучок трубок, куча мониторов. Через трубки во все поврежденные участки вливались наномашины. Роскошные волосы обрили, к лысой голове скобами крепились кровоостанавливающие пластины. Ручкой прямо на коже доктор записал инструкции, каким образом настраивать электромагнитное излучение для управления наномашинами.

У меня всплыла ассоциация с дверцей холодильника. Когда я бывал в гостях у Уильямса, видел, какой там хаос из бумажек. Не забудь то. Не забудь се. Все эти убористые «не забудь» уклеивали целый угол кухни. А может, больше походило на доску главного героя из какого-нибудь детективного сериала.

Врач, чтобы не забыть индивидуальные особенности функционирования мозга матери, плотно расписал ее череп, как френолог позапрошлого века.

Не знаю, сколько времени я ее разглядывал. В какой-то момент меня окликнули мягким голосом: «Капитан Клевис Шеперд?»

Я обернулся. Мужчина представился лечащим врачом матери и назвал свое имя.

Я осведомился о ее состоянии.

Множественные переломы, обширные кровотечения. Сильные повреждения некоторых органов, которые привели к их дисфункции. Однако с современным уровнем технологий организму восстановили все жизненные функции.

Я не стал уточнять, что это такое. Можно ли считать живой мать, которая лежит без памяти.

– У нее осталось сознание? – спросил я, и врач едва заметно поджал губы, нахмурил брови. Тогда я прочитал его выражение лица как призыв не сдаваться, но теперь думаю, что ошибся. Он нахмурился, потому что задумался: как эксперту определенной области объяснить профану такие тонкости. Его затруднение поймет любой профессионал. Как сложно подчас объяснить на невинный вопрос друзей, родных, а подчас и коллег с начальством какие-то не поддающиеся простой интерпретации нюансы.

– Очень непросто ответить на ваш вопрос, – наконец сказал он. – Повреждения обширные. У нее так называемый ушиб головного мозга. Затронуты узкие участки со стороны основного удара и широкая область – с противоположной. Кровотечения даже в глубоких зонах.

– С противоположной?..

– Простите не совсем уместное сравнение, но представьте себе бильярдный шар. Удар кия приходится всего в одну точку, а вот противоположная часть мозга ударилась о вогнутую поверхность черепа всей площадью.

Бильярд в голове матери. С той поправкой, что шарик мягкий, как маршмеллоу.

Доктор пояснил, что задеты все структуры мозга, а в первую очередь – неокортекс. Оказался поражен даже дыхательный центр, но его функцию кое-как восстановили, пусть и с помощью электронного стимулирования.

– Мистер Шеперд, поймите: мы можем установить, какие участки мозга умерли, а какие живы. Некоторые модули сохраняют функциональность. Но… – Тут он запнулся.

– Что – но?

– Никто доподлинно не знает, при какой конфигурации сохранных модулей остается сознание. Точно так же, как никто никогда вам не докажет, что лично пережил смерть.

Мамин дом. Когда-то и мой.

Он затерялся где-то в Джорджтауне. Недалеко от той самой лестницы из «Изгоняющего дьявола». На стенах в округе куча людей подрисовала Килроев, которые «здесь были». Когда я учился в средней школе, кто-то нанес на лестницу густой слой наноэкрана и вывел зацикленное изображение вечно катящегося кубарем отца Карраса. Дурная шутка, но, помню, какое-то время о ней писали в интернете.

Когда я открыл дверь, на меня дохнул мамин запах. Она жила здесь. Пространство дома ею пропиталось.

– Вот я и дома, – зачем-то пробормотал я. Слова растворились в пустом воздухе. Я бродил по дому, точно детектив или вор. На месте осталась моя комната, такая же, как в день, когда я уехал. Я провел пальцем по столу. Пыли почти не скопилось. Она убиралась.

Глаза.