Орган геноцида

Голосом, признаюсь честно, дрожащим от слез, я уточнил, имеет ли право кто-то принять это решение за меня. Я боялся. Не хотел касаться настолько серой зоны и считал, что очень жестоко со стороны врачей требовать от меня ответа.

Разумеется, они тоже не обязаны решать. Если уж на то пошло, задачка скорее для философов. Но, к моей несказанной досаде, философов не интересовали технологии. Наука так подробно разложила человека, а они все делают вид, что ничего не понимают.

Я не хотел принимать решение. Понимал, что в моих руках побывало много жизней и нечего капризничать, но, когда от тебя требуют решить участь любимого человека, волей-неволей запутаешься. До чего же легче жилось в эпоху, когда констатировали смерть мозга. Когда никто не объяснял, что между черной и белой полярностями – огромная зона неопределенности.

Я вернулся в мотель и продолжил рыдать. Плакал о мире растущих серых зон, на который не смел обернуться. От страха. О том, как ужасно и жестоко, что мне приходится решать. Я так долго плакал, что меня затошнило. Валялся плашмя в постели и рыдал, только время от времени бегал в туалет, чтобы попытаться еще хоть чем-нибудь опорожнить пустой желудок. Но с губ только свисали ниточки слюны.

Когда забрезжило утро, я решил, как поступлю.

Пусть вопрос очень сложный, но вариантов, как ни погляди, всего два.

Я даже не читал бумаги о согласии на прекращение поддержания жизни.

Поставил везде, где просили, авторизацию, и аппарат жизнеобеспечения отключили. Мне выразили сочувствие и предложили обратиться к местному психологу. В наше время к нему отправляют по любому вопросу. Когда разлад в браке, когда собирают на миссию, когда умирает родная мать.

Словом, я вежливо отказался.

Если в двух словах, то я устал.

Я это понял на похоронах. Столько думал о матери, что совершенно вымотался. Поэтому и решил, как поступить. А если бы еще оставались силы, то так бы, наверное, и мучился дальше.

В тот момент мне показалось, что я останавливаю терапию ради блага матери. То есть когда прикладывал палец к считывающему устройству. Оправдывался перед собой, что мать ни за что не хотела бы, чтобы я оставил ее в таком неполноценном состоянии. Таком, что даже не поймешь толком, жива она или мертва. К тому же, будь она жива, непременно страдала бы.

Однако, как и сказал доктор, я не знал и не мог знать, испытывала ли она страдания. Не исчезла ли сама способность страдать, ведь от сознания матери остались только бледные следы.

И, конечно, давление. Тиски и тяжесть взгляда, которые вновь начали давить, едва я впервые за много лет переступил порог родного дома.

В самом ли деле я принял решение в интересах матери? К концу похорон от милой сердцу уверенности не осталось и следа, как бы тщательно я ни искал ее по дальним закоулкам души.

В тот миг меня постепенно начала преследовать ужасная мысль: а не убил ли я собственную мать?

5

Пока рассказывал, опустив разве что эпизоды про армию и миссии, я, кажется, четырежды прикладывался к пиву. А Люция вроде бы ни разу.

– Я думаю… ты поступил правильно. По-моему, тебе не надо так сильно переживать и терзаться такими же угрызениями совести, как мне.

Профессиональная выучка возобладала и не дала пролиться потоку уже готовых сорваться с языка слов. Я в них чуть не захлебнулся. Не стоило давать себе волю и стравливать даже разумную долю скопившегося пара. С одной виной смешалось множество других грехов, и все они взбухли внутри. Меня чуть ими не стошнило, но тут ожила выучка и хладнокровие профессионала, которые помогли справиться с позывом.

Я убил мать. Убил бывшего бригадного генерала. Убил солдат-патрульных. Оставил умирать людей, попавших в машину геноцида.

Люция, не прощай меня. На моей совести много такого, в чем я не признался. Я убил больше людей, чем ты даже представить в состоянии, а следующим убью твоего бывшего любовника. Поэтому не прощай. Так я хоть чего-то стою.

– Спасибо на добром слове, – ответил я. Я умею обезболить душу, которая разрывается на клочки, чем и воспользовался. Именно так я обрекаю на гибель одних детей и убиваю других – тех, которые попали в прицел винтовки. Поэтому красный цветок, распустившийся на затылке у девочки, и выпущенные кишки мальчишки пробили душу насквозь, не всколыхнув ее.

– Ты знал, что будешь страдать. От того, что велишь остановить терапию. Но все равно принял это решение. Ради нее. Тут нет твоей вины. Ведь ты хотел матери как лучше.

– Не уверен…

– Люди рождены на свет не для того, чтобы низвергнуться в пучины ада. По большей части – для того, чтобы вершить добрые дела.

– Люция, я думал, ты атеистка! – удивился я, когда запахло высшими материями.

– Религия тут ни при чем. Я в исключительно эволюционном смысле.

– Эволюционном?

– По большей части человек собран не по адской комплектации. И не только человек. Из разнообразия животного мира с неизбежностью следует биологическая тенденция к альтруизму.