Орган геноцида

Я молчал. Совершенно не понимал, к чему он ведет.

– Кто первым придумал говорить «нравится», «не нравится»? Вот мы сейчас ведем такую сложную беседу, но ведь по сути это все очень иносказательное выражение самых простых чувств. Когда нам что-то кажется приятным или неприятным.

Я вспомнил, как мы с Люцией беседовали о родном языке, и меня сковало колкое чувство стыда. Получается, все, что я тогда сказал, по сути сводится к «ты мне нравишься»?

– Пока я следил, как многие страны и племена милитаризируются, меня порой терзала дикая мысль: ведь во всех этих слоганах, развешанных по городу, на самом деле нет никакого смысла. Они, как музыка, воздействуют на примитивные чувства. Трубят: «Ненавидь! Защищай!»

– Человеческая речь – не то же самое, что звериный вой.

– Ты правда так считаешь? Лично я не уверен. – Джон Пол тряхнул головой. – Знаешь, что писал Гете? Что от военных маршей у него невольно расправляются плечи, как будто кто-то разжимает сжатые в кулак пальцы. Мы постоянно слышим музыку в аэропортах и кофейнях – вот и в Аушвице тоже играла музыка. Колокол на побудку, барабаны, задающие темп шага. Даже самые изнуренные и отчаявшиеся евреи под это «ра-та-та» продолжали шагать. Звук складывается с картинкой и напрямую затрагивает душу. Музыка насилует сердце. А содержание слов – вроде напыщенных и бесполезных дворян, которые важно восседают на этом эмоциональном основании. Звучание слова умеет обходить его смысл.

Что за суть копошится под нашими словами? Там залегает слой, что потешается над «содержанием», которое мы привыкли черпать из повседневных разговоров.

Вот о чем говорил Джон Пол. Что суть речи не только в заложенном значении, а если точнее, то оно – лишь малая его часть. Речь может выступать как музыка, как ритм. Она точно проклятое создание, которое мы даже не способны толком увидеть.

– Кто-то говорил, что у ушей нет век. Спрятаться от слов невозможно.

Я попытался заглянуть в лицо Джона Пола, скрытое тенью. За окном сиял полный диск луны, но я с удивлением обнаружил, что в его глазах не сквозило ни капли лунатизма. Джон Пол говорил в ясном уме и твердой памяти. Более того: казался немного печальным.

– Ты с ума сошел, – произнес я. Пусть и прекрасно понимал, что он в здравом рассудке. Просто не смог удержаться.

7

Через пятнадцать минут после того, как Джон Пол удалился, один из нападавших повел меня, то и дело толкая в спину, через грязный коридор. Стены испещряли граффити, притом довольно свежие. Я думал, что в эпоху, когда виновника мгновенно вычисляют по персональным данным, это искусство уже ушло в прошлое.

Под дулом пистолета я прошел через какую-то дверь в конце коридора. За ней оказалось довольно просторное помещение, высилась барная стойка со стаканами и рядами бутылок. На полу – нанослой с изображением непроглядной бездны.

Меня привели в бар Люциуса.

– И снова здравствуй, – поприветствовал меня хозяин, выныривая с какими-то шестерками из дальнего кабинета. Все они держали при себе пистолеты и смотрели на меня очень враждебно.

– Люциус! Так ты сообщник Джона Пола?

Хозяин покачал головой:

– Он наш клиент. Мы ему помогаем, только чтобы защититься самим.

– «Мы» – это кто?

Возле Люциуса мялась растерянная Люция. Она, получается, не с ним или, точнее, не с Джоном Полом? Невольная сообщница?

Люциус не сразу ответил, но наконец промолвил:

– «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правление Квириния Сириею». Знаешь, что это такое?

– Нет. Но, полагаю, это из Библии, – растерянно ответила Люция, которая явно все еще не понимала, что происходит.

– А ты? – Люциус повернулся ко мне.

– Я атеист. В церковь никогда не ходил.

– Это Евангелие от Луки, глава вторая. Уже с тех пор народ подсчитывали.

– К чему ты клонишь? – спросил я. Люция глядела на меня с беспокойством и особенно – на связанные запястья.

– Мы – «неучтенные», – объяснил Люциус, обводя взглядом вооруженных людей. – Безымянное сборище, живущее в обществе контроля информации. Цыгане, бродящие по брешам высшей безопасности.

– Вы что, по поддельным удостоверениям живете?

Я ушам не верил. Удостоверение невозможно подделать человеку вне военных или политических кругов. Никто не может взломать сервера инфосека. Попытка давить на относящихся к организации граждан влечет для сотрудников такие тяжелые последствия, что мошенничество давно сошло на нет.