Орган геноцида

Я, тщательно заметая следы, шел через джунгли на берегу Виктории. Потратить время на перемещения по горизонтальной оси – тоже один из способов избежать ловушки. Да, дольше, но только полный кретин идет напрямик по вертикали. В отличие от стандартных тактических задач, где сложный путь обвешан красными флагами.

Итак, набор ходов в воплощении хаоса, джунглях, со всех сторон ограничен разнообразными обстоятельствами. Мой путь – запутанная комбинация отдельных точных шагов. Чем-то напоминает шахматный этюд.

И все же свобода – это умение различить тот самый безопасный маршрут.

Интуитивно кажется наоборот: свобода – в том, чтобы бродить по зарослям как вздумается. Но это не так: за листвой притаилось жестокое ограничение всякой свободы: смерть. Свобода человека в том, чтобы избегать опасности. В способности заранее обдумать возможные риски и выбрать самый подходящий вариант.

Я медленно пробирался вперед, обдумывая каждый шаг. Если озеро испило горя от ада биоты[36], то джунглей, казалось, он не коснулся, вокруг даже царил своего рода покой. Лес как лес. Разумеется, полного умиротворения в природе никогда не бывает. Люди уничтожают целые виды, но и природа в этом отношении весьма кровожадна. Эволюция – это совсем не про мирную жизнь, а про то, чтобы приспособиться ко всему. Виды рождаются и предстают перед горнилом испытания внешней средой. Некоторые выживают, некоторые погибают.

Люция говорила, что самосознание и отделение себя от собеседника родились в ходе эволюции. Все сознание человека, включая язык, – это набор функций, развившихся в результате адаптации и прошедших естественный отбор. Не знаю, через гены они пришли к нам или через мемы, но совесть, вина и расплата – тоже часть эволюции, а не продукт какой-то там отстраненной «души».

И все же, как она подчеркнула, ни гены, ни мемы не определяют человека до конца. На него влияет окружение, и к тому же выбор никогда не ограничивается всего одним вариантом. Чистый лист, наверное, не стеснен в возможностях. Но мы связаны выработанной за жизнь системой ценностей, всем, чем дорожим, что любим. Долгом. И делаем выбор, разложив все факторы по чашам весов.

Птица, которая только что пролетела под сенью джунглей, едва ли способна на выбор, как человек. Есть такое выражение – «свободен как птица», но ведь птичий выбор детерминирован генами раз и навсегда.

Свобода – это возможность выбора. Отбросить часть возможностей и выбрать для себя то, что осталось.

Поэтому мне нужна расплата. И с этой мыслью я пробирался по сложной биоте прибрежной полосы озера Виктория. За ответственность, которой добровольно избегал, – как когда хоронил мать. За выборы, которые сделал… нет, правильнее, наверное, сказать, за те, которые не сделал.

Я убивал по велению Пентагона. Не думал о миссиях и приказах. А вот Алекс принял всю тяжесть последствий. Ведь больше никто не спрашивал с него ответ. Бог не посылал кару. Я долго закрывал глаза на то, в чем Алекс не лукавил. Я убивал ради родины, ради мира, но решение принимал не я, а потому и вины не чувствовал.

Но сегодня я спустился на эту землю, чтобы убить Джона Пола не по приказу Пентагона или командования Управления специальных расследований. А по своей воле.

Вдалеке светились огни гостевого дома. Великолепный двухэтажный особняк в колониальном стиле с внутренним садиком.

Вокруг тоже аккуратный и ухоженный двор с газоном. Его патрулировали солдаты.

Со мной ни Уильямса, ни остальных, но в том, чтобы действовать в одиночку, есть и свои преимущества. Например, когда не надо оглядываться на товарищей, можно позволить себе значительно более дерзкую тактику.

Все заливал яркий лунный свет, поэтому видимость у охранников была хорошая, тут ничего не поделаешь. Я решил выжать из нанокамуфляжа все. Конечно, он не превратит меня в человека-невидимку, но если тихонько ползти по земле, то мало кто обратит на меня внимание.

От джунглей к гостевому дому я продвигался медленно, как часовая стрелка. Хуже всего в такой ситуации – собаки, но их, к счастью, я в округе не приметил.

Передовые страны признали суверенитет побережья Виктории, чтобы обеспечить стабильное производство искусственных мышц. Намного проще, чтобы всеми вопросами распоряжалось одно государство, чем пытаться наладить договоренности между тремя разными.

Вообще говоря, такое чувство, что борьба за независимость началась не очень-то даже по воле местного населения, а скорее как часть большой интриги. Заводы по производству искусственного мяса на берегу Виктории приносили всем трем странам – Кении, Уганде и Танзании – больше денег, чем любой другой регион. Богатые предприниматели возмущались, что правительство тянет из них соки, и когда зароптали вслух, то некоторые – скажем, европейские банкиры – им шепнули: «А что же вы, господа, не объединитесь?»