Ориентализм

Текстуальному подходу благоприятствуют две ситуации. Первая – когда человек близко сталкивается с чем-то относительно неизвестным, угрожающим и ранее от него далеким. В таком случае приходится прибегать не только к тому, что в этом новом опыте отсылает к опыту предыдущему, но и к тому, что известно из книг. Книги о путешествиях или путеводители – это почти такой же «естественный» вид текста, такой же логичный по своему составу и использованию, как и любая другая книга, которую можно себе представить, именно из-за этой человеческой особенности обращаться к тексту, когда неопределенность путешествия в незнакомых местах кажется угрожающей спокойствию. Многие путешественники, описывая свои впечатления от новой страны, говорят, что этот опыт был не таким, как они ожидали, имея в виду, что это было не так, как написано в книге. И конечно, многие авторы книг о путешествиях или путеводителей сочиняют их для того, чтобы рассказать, что страна действительно такова или лучше, что она действительно живописна, дорогá, интересна и так далее. Идея в любом случае состоит в том, что люди, места и переживания всегда могут быть описаны в книге, причем так, что книга (или текст) обретает больший авторитет и пользу, чем та реальность, которую она описывает. Комизм попыток Фабрицио дель Донго[409] попасть на поле битвы при Ватерлоо не столько в том, что ему никак не удается его найти, сколько в том, что ищет он то, о чем узнал из описаний в текстах.

Вторая ситуация, благоприятствующая текстуальному отношению, – это видимость успеха. Если некто, читая книгу, утверждающую, что львы свирепы, затем встречает свирепого льва (я упрощаю, конечно), есть вероятность, что этот некто захочет прочитать побольше книг того же автора и будет им верить. Но если, кроме прочего, книга про льва инструктирует человека, как обращаться со свирепым львом, и инструкция отлично сработает, это вызовет не только повышенное доверие к автору, но и побудит его написать что-то еще. Существует довольно сложная диалектика подкрепления: читательский опыт в реальности определяется тем, что читатель прочитал, именно это побуждает писателей браться за темы, заранее определенные опытом читателя. Книга о том, как обращаться со свирепым львом, могла бы затем привести к выпуску серии книг на такие темы, как свирепость львов, происхождение свирепости и так далее. Точно так же, поскольку в центре внимания текста находится более узкая тема – уже не сами львы, а их свирепость, мы можем ожидать, что те способы, которыми рекомендуется управлять свирепостью льва, на самом деле его свирепость усилят, заставят его быть свирепым, поскольку это то, что он есть, и это то, что, в сущности, мы знаем, или единственное, что мы можем о нем знать.

От текста, претендующего на то, что он содержит знание о чем-то настоящем и возникшего из обстоятельств, подобных тем, которые я только что описал, не так-то легко отмахнуться. Ему приписывается экспертность. К этому добавляется авторитет ученых, учреждений и правительств, окружая его таким престижем, который он сам по себе, на практике, гарантировать себе не может. Самое главное, такие тексты могут создавать не только знания, но и саму реальность, которую они, как представляется, описывают. Со временем такое знание и реальность порождают традицию, или то, что Мишель Фуко называет дискурсом, чье материальное присутствие или вес, а не оригинальность отдельного автора, в действительности ответственны за тексты, произведенные в ее пределах. Такой тип текста составлен из тех ранее существовавших единиц информации, которые Флобер поместил в свой каталог «прописных истин»[410].