Орландо

Ник Грин высадился на углу Феттер-лейн вечером того же дня и обнаружил, что дома за время его отсутствия мало что изменилось: миссис Грин рожала очередного младенца в одной комнате, Том Флетчер пил джин в другой, книги валялись на полу, обед – как и заведено – подали на туалетном столике, где детишки лепили из грязи куличики. Вот она, подходящая атмосфера для поэта, понял Грин, только тут и можно писать, чем он и занялся. Тема лежала на поверхности: благородный лорд у себя дома. Новая поэма будет называться «Визит в поместье вельможи» или вроде того! Выхватив перо, которым сынишка щекотал уши коту, и макнув в пашотницу, служившую чернильницей, Грин тут же накропал весьма едкую сатиру. В молодом лорде без труда угадывался Орландо, высмеивались его самые откровенные высказывания и поступки, увлечения и глупости – все списано с натуры, вплоть до цвета волос и грассирования на иностранный манер. И словно для того, чтобы у читателя не осталось и тени сомнения, Грин взял на себя труд процитировать почти без купюр отрывки из аристократической трагедии «Смерть Геркулеса», которую нашел, как и ожидал, велеречивой и напыщенной до невозможности.

Памфлет выдержал сразу несколько переизданий и позволил оплатить десятые роды миссис Грин, а вскоре друзья, которые всегда готовы позаботиться о таких вещах, не преминули послать экземпляр Орландо. Прочтя его с убийственным хладнокровием от начала и до конца, он вызвал лакея, взял щипцы для камина и протянул ему сей опус, велев бросить в самую вонючую навозную кучу во всем поместье. Когда лакей кинулся исполнять приказ, Орландо его остановил. «Бери самую быструю лошадь в конюшне и скачи во весь дух в Харвич. Там сядешь на корабль, отправляющийся в Норвегию. Купи в королевском питомнике двух лучших элкхундов, кобеля и суку. Возвращайся без промедления. Ибо, – пробормотал молодой лорд едва различимо, склонившись над книгой, – с людьми я покончил».

Вышколенный лакей поклонился и исчез. Он справился с заданием столь расторопно, что вернулся ровно через три недели с двумя лучшими элкхундами, причем сука ощенилась прямо под обеденным столом тем же вечером, дав жизнь выводку из восьми превосходных щенков. Орландо велел отнести их к себе в спальню.

– Ибо, – заявил он, – с людьми я покончил.

Впрочем, пенсион поэту он выплачивал исправно.

Таким образом, в возрасте тридцати лет или около того сей юный вельможа не только испытал все, что может предложить жизнь, но и убедился в никчемности ее даров. Любовь и слава, женщины и поэты не стоят ничего. Литература – фарс. В ту ночь, когда он прочел памфлет Грина «Визит в поместье вельможи», Орландо спалил дотла все пятьдесят семь своих сочинений, сохранив одну рукопись – «Дуб» – юношеский опыт, мечту, к тому же очень короткую. Отныне доверять он мог лишь собакам и природе, элкхунду и розовому кусту. Мир во всем его разнообразии, жизнь во всей ее сложности свелись к двум вещам. Собаки и куст – вот и все. Итак, сбросив с плеч огромную гору иллюзий и чувствуя себя голым и беззащитным, он свистнул собак и зашагал по парку.

Он так долго просидел в уединении особняка, занимаясь сочинительством и чтением, что почти забыл о прелестях природы, которая в июне поистине великолепна. Взобравшись на высокий холм, откуда в ясные дни видна добрая половина Англии с кусочком Уэльса и Шотландия, Орландо бросился на землю у корней любимого дуба и понял: если до конца своих дней ему не суждено заговорить ни с мужчиной, ни с женщиной, если собаки не разовьют в себе дар речи, если он больше никогда не встретит ни поэта, ни княжну, то вполне сносно проживет до конца дней.

Сюда он и приходил день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Орландо наблюдал, как желтеет листва берез, как распускаются молодые папоротники, как луна зарождается и становится полной, он наблюдал – впрочем, читатель и сам способен вообразить следующий пассаж, где каждое дерево и куст сначала зеленеют, потом желтеют, луна восходит и солнце садится, разражается шторм и наступает хорошая погода, все возвращается на круги своя и так продолжается сотню или три сотни лет, не считая пригоршни сора и паутины, которую любая старуха может вымести за полчаса – к сему выводу, нельзя не признать, мы могли бы прийти гораздо быстрее, просто написав: «Пронеслись годы» (и указать в скобках точное количество лет), и ничего бы не изменилось.