Орландо

Трубы затихают вдали, Орландо стоит совершенно голый. С самого сотворения мира ни одно человеческое существо не выглядело столь восхитительно. Он сочетает в себе силу мужчины и грацию женщины. Пока он стоял, серебряные трубы тянули ноту, не желая покидать столь прелестное зрелище, вызванное их ревом, а Беспорочность, Целомудрие и Скромность, вдохновленные, несомненно, Любопытством, заглянули в дверь и попытались накинуть на обнаженную фигуру облачение вроде полотенца, которое, увы, так и не долетело, упав к его ногам. Орландо оглядел себя с головы до ног в зеркале во весь рост, не выказав и тени смущения, и отправился прямиком в ванную.

Воспользуемся заминкой в повествовании и дадим необходимые пояснения. Орландо стал женщиной – этого нельзя отрицать. Но во всех прочих отношениях он все тот же. Перемена пола, хотя и меняет будущее, не влияет на самосознание. Лицо, как доказывают портреты, практически то же. Память его – отныне мы должны, справедливости ради, говорить «она» вместо «он» – значит, память ее обозрела все события прошлого без малейших препятствий. Возможно, кое-где появилась легкая муть, словно в чистый колодец упала пара темных капель, какие-то краски слегка потускнели, не больше. Перемена произошла совершенно безболезненно и в полном объеме, да еще таким образом, что сама Орландо даже не удивилась. Многие люди, принимая это в расчет и полагая, что перемена пола противна природе, изо всех сил пытались доказать: (1) что Орландо всегда была женщиной, (2) что сейчас Орландо мужчина. Предоставим об этом судить биологам и психологам, мы же просто констатируем факт: до тридцати лет Орландо был мужчиной, а став женщиной, таковой и остался.

Пусть о проблеме различия полов пишут другие перья, нам же подобная тема претит, так что покончим с ней поскорее. Орландо помылась, надела турецкий халат и шаровары, которые могут носить представители обоих полов, после чего поневоле задумалась над своим положением. Любому читателю, следившему за ее приключениями с сочувствием, ясно, что оно чрезвычайно рискованное и затруднительное. Юная, благородная, красивая леди из высшего общества проснулась и обнаружила, что попала в положение гораздо более щекотливое, чем можно представить. Мы не стали бы ее винить, если бы она позвонила в колокольчик, завизжала или упала в обморок. Но Орландо вовсе не выказала подобных признаков волнения. Все ее действия отличались чрезвычайной обдуманностью и свидетельствовали об их преднамеренности. Сначала она внимательно изучила бумаги на столе, взяла те, что исписаны стихами, и укрыла у себя на груди; затем позвала свою салюки, которая не покидала постели хозяйки все эти дни, хотя буквально умирала от голода, покормила ее и расчесала, потом засунула за пояс пару пистолетов; наконец обернула вокруг шеи несколько ниток изумрудов и жемчугов высшего качества, прежде составлявших наряд посла. Засим выглянула из окна, протяжно свистнула и спустилась по разбитой и залитой кровью лестнице, заваленной корзинами для бумаг, договорами, депешами, печатями, сургучом и прочим, и вышла во двор. В тени исполинской смоковницы ждал старый цыган на осле, держа второго в поводу. Орландо села на ослика и так, в сопровождении отощавшей собаки и цыгана посол Великобритании при дворе султана покинул Константинополь.

Ехали несколько дней и ночей, попадая в разнообразнейшие приключения, иные с участием людей, иные с участием стихий, и во всех Орландо проявляла отвагу. В течение недели они достигли высокогорья за пределами Бурсы, где стоял цыганский табор, к которому и примкнула Орландо. Часто смотрела она на эти горы с балкона посольства, часто мечтала сюда попасть, а исполнение давней мечты дает вдоволь пищи для ума, склонного к размышлениям. Впрочем, первое время она так радовалась перемене, что не хотела портить себе настроение раздумьями. Хватало того, что не надо скреплять подписью и печатью документы, выписывать завитушки, делать визиты. Цыгане следовали за травой, и когда скот съедал ее на одном месте, шли дальше. Она купалась в ручьях, если вообще утруждала себя омовением, ей не несли никаких шкатулок – ни красных, ни синих, ни зеленых; во всем таборе не нашлось бы ни единого ключа, тем более золотого, а слова «визит» не знали вовсе. Она доила коз, собирала хворост, по случаю воровала куриные яйца, но всегда оставляла взамен монетку или жемчужину; она пасла скот, рвала виноград, давила из него сок; она наполняла бурдюк из козьей кожи и пила из него и, вспоминая, как примерно в то же время суток ей приходилось изображать, что она пьет из пустой чашки кофе и курит трубку без табака, смеялась в голос, отрезала еще ломоть хлеба и просила старика Рустума дать ей затянуться из трубки, пусть и набитой коровьим навозом.