Орландо

Разумеется, все это время они продолжали мило беседовать, как свойственно людям знатным и образованным, о крутом нраве королевы и о подагре премьер-министра, а карета катила сквозь свет и тьму, проезжая по Хэймаркету, вдоль Стрэнда, по Флит-стрит и так до самого особняка в Блэкфрайерсе. Постепенно темные промежутки между фонарями светлели, фонари тускнели – вставало солнце, и в ровном, неверном свете летнего утра, когда все вроде бы видно, но ничего не различить отчетливо, они высадились – мистер Поуп подал даме руку, помогая ей выйти из кареты, Орландо любезно присела в реверансе и препроводила мистера Поупа в дом, соблюдя все необходимые приличия.

Из предыдущего пассажа, впрочем, отнюдь не следует, что гениальность (теперь на Британских островах сей недуг вполне искоренен, и покойного лорда Теннисона считают последним, кто был ему подвержен) горит непрерывным светом, ибо тогда мы видели бы все совершенно ясно и, пожалуй, сгорели дотла. Скорее она напоминает маяк, который посылает один луч за раз; за исключением того, что гений гораздо более своенравен в своих проявлениях и способен испустить шесть или семь лучей подряд (как мистер Поуп той ночью), а затем погрузиться во тьму на целый год или даже навсегда. Поэтому ориентироваться по его лучам невозможно: когда гении находятся во власти темных чар, как говорится, то во многом похожи на всех прочих.

В этом отношении Орландо повезло, хотя поначалу показалось досадным, ибо теперь она стала бывать в обществе гениев часто. И они не так уж сильно отличались от других людей, как можно предположить. Аддисон, Поуп, Свифт, вскоре выяснила она, любили пить чай. Им нравились увитые зеленью беседки. Они собирали кусочки цветного стекла, обожали гроты. Не чурались чинов, внимали похвалам. Они носили костюмы то сливового оттенка, то серого. Мистер Свифт ходил с прекрасной ротанговой тростью. Мистер Аддисон сбрызгивал носовой платок духами. Мистер Поуп мучился головными болями. Им случалось и посплетничать, и позавидовать ближнему. (Мы кратко перечисляем кое-какие разрозненные размышления Орландо.) Сначала ее раздражало собственное внимание к их недостаткам, и она собралась записывать памятные фразы в блокнот, но так и не сподвиглась. Тем не менее настроение ее улучшилось, и она начала рвать карточки с приглашениями на светские приемы, не желая занимать вечера, с нетерпением ожидать визитов мистера Поупа, мистера Аддисона, мистера Свифта – и так далее и так далее. Если читатель обратится к поэме «Похищение локона», к ежедневной газете «Зритель», к роману «Путешествия Гулливера», то сразу поймет, что означают эти загадочные слова. На самом деле биографы и критики могли бы сэкономить немало усилий, последуй читатели нашему совету. Ведь когда мы читаем следующие строки:

Нарушит ли нимфа Дианы закон,
Или же треснет хрупкий фарфор,
На честь или локон позарится враг,
Забудет молитву иль бал-маскарад,
Сердечко отдаст иль обронит колье…

мы знаем, словно видели сами, что язык мистера Поупа мелькал, как у ящерицы, глаза сверкали, рука дрожала – мы знаем, как он любил, как он лгал, как он страдал. В общем, все тайны души сочинителя, весь жизненный опыт, все свойства ума написаны в его трудах большими буквами, тем не менее мы требуем, чтобы критики толковали одно, биографы – другое. Похоже, единственное объяснение этому безобразию в том, что людям просто некуда девать время.

Так вот, прочтя пару страниц «Похищения локона», мы сразу поймем, почему в тот день Орландо так веселилась и трепетала, почему у нее раскраснелись щеки и заблестели глаза.

Постучала миссис Нелли и сообщила о приходе мистера Аддисона. Мистер Поуп тут же встал с кривой улыбкой, откланялся и похромал прочь. Вошел Аддисон. Пока он усаживается, давайте прочтем следующий отрывок из «Зрителя»:

«Полагаю, женщина – прекрасное, романтичное животное, которое можно украшать мехами и перьями, жемчугами и бриллиантами, драгоценными металлами и шелками. Рысь сбрасывает шкуру, чтобы сделать ей палантин, павлин, попугай и лебедь заботятся об украшении ее шляпки, в море есть раковины, в скалах – самоцветы; все создания природы вносят свою лепту в отделку этого венца творения. Женщинам я готов потакать во всем, за исключением пресловутой юбки с фижмами, покупку коей не могу, да и не хочу позволить».