Орландо

Как за столь короткое время Орландо умудрилась перейти от опьянения светом к отвращению? Мы можем объяснить это лишь тем, что непостижимое сочетание, называемое обществом, само по себе не плохо и не хорошо, однако ему присущ дух изменчивый и сильнодействующий, который либо пьянит, если находишь его восхитительным, как Орландо раньше, либо вызывает головную боль, если находишь его противным, как Орландо теперь. Мы очень сомневаемся, что виной тому дар речи. Нередко нет ничего упоительнее часа молчания, ведь порой даже самое блестящее остроумие необычайно утомляет. Но пусть эту тему раскрывают поэты, мы же продолжим нашу историю.

Орландо швырнула второй чулок вслед за первым и легла спать в унынии, решив покинуть высший свет навсегда. Вскоре выяснилось, что она опять поторопилась. Ибо уже на следующее утро среди обычных карточек с приглашениями ее ждало послание от одной знатной дамы, графини Р. После принятого ночью решения никогда не появляться в обществе мы можем объяснить поведение Орландо – она незамедлительно отправила посыльного в дом леди Р. с уведомлением, что приедет с огромным удовольствием – лишь тем, что она все еще находилась во власти трех запавших в душу медоточивых слов, оброненных на борту «Влюбленной леди» капитаном Николасом Бенедиктом Бартоло, когда они шли вверх по Темзе. «Аддисон, Драйден, Поуп», – проговорил он, указав на «Шоколадное дерево», и с тех самых пор три имени звучали в ее голове, как волшебное заклинание. Кто принимает в расчет эдакие глупости?! Орландо. Опыт с Ником Грином ничему ее не научил. Подобные имена по-прежнему влекли ее с неодолимой силой. Вероятно, все мы должны во что-то верить, и поскольку Орландо, как уже говорилось, не верила в обычных богов, то доверчиво преклонялась перед великими людьми, да и то не всеми. Адмиралы, солдаты, сановники ничуть ее не впечатляли. Однако сама мысль о великом писателе пробуждала в ней такую веру, что она едва ли не приписывала ему незримость. Чутьем она обладала безошибочным. Пожалуй, в полной мере верить можно лишь в то, чего не видишь. Мимолетный взгляд на великих людей с палубы корабля был подобен видению. Она даже сомневалась, что чашка – фарфоровая, а газета – из бумаги. Когда лорд О. сказал, что накануне вечером ужинал с Драйденом, она попросту ему не поверила. Зато гостиная леди Р. имела репутацию преддверия у приемной гениев; там собирались мужчины и женщины, чтобы размахивать кадилами и распевать гимны перед бюстом в стенной нише. Иногда божество на миг удостаивало их своим присутствием. Пропуском туда служил лишь интеллект, а внутри, по слухам, звучали лишь остроумные реплики.

Поэтому входила Орландо с особым трепетом. Компания уже сидела полукругом у камина. Леди Р., смуглая пожилая дама в черной кружевной мантилье, расположилась в большом кресле посередине. Так, будучи глуховатой, она могла контролировать беседу с обеих сторон. По ее левую и правую руку сидели мужчины и женщины самого высокого положения – сплошь премьер-министры да королевские любовницы, если верить разговорам и слухам. Разумеется, все как один блистательны и знамениты. Орландо заняла свое место молча, с глубоким почтением… Спустя три часа она сделала глубокий реверанс и удалилась.

А что же, воскликнет читатель не без раздражения, случилось в промежутке? За три часа подобная компания наверняка изрекла немало остроумнейших, глубочайших, интереснейших мыслей! По идее да. На самом же деле они не сказали ровным счетом ничего. Любопытная особенность, которая свойственна всем блистательным обществам на свете. Старушка мадам дю Дефан[16] с друзьями проговорили пятьдесят лет кряду. И что же после них осталось? Пара-тройка остроумных фраз. Таким образом, мы вольны предположить следующее: либо не было сказано ничего, либо ничего остроумного, либо три остроумных фразы растянулись на восемнадцать тысяч двести пятьдесят вечеров, так что на один вечер остроумия приходилось ничтожно мало.