Орлиный услышишь там крик...

Катер ткнулся в деревянный причал и замер. Только на севере можно видеть такое унылое однообразие красок. Туман заслонял и серый гранит сопок, отполированный наждаком северных ветров, и лиловые корабли на рейде, и воду, которая дымила, расставаясь с последним теплом.

Мы шли по глянцевому от дождя пирсу, тяжело громыхая коваными сапогами. Несмотря на июль, самый жаркий месяц Заполярья, нам выдали теплое шерстяное белье, толстые свитеры, меховые брюки, куртки-канадки, и в этом снаряжении мы походили на зимовщиков, готовящихся встретить по крайней мере шестидесятиградусные морозы. Но от мозглого ненастья не спасала никакая одежда. Сырость пронизывала до костей.

У пирса стояла наша лодка. «Северянка» — сверкало на мостике, там, где раньше был написан боевой номер.

«Северянка»! В этом ласковом имени большой смысл. С некогда грозного боевого корабля войны сняли вооружение и на его место поставили научные приборы, спустили военный флаг, подняв на мачту новый — темно-синий, с семью белыми звездами. Созвездие Персея — символ науки, занимающейся изучением рыб.

…Рядом со мной шли Соколов — начальник экспедиции, инженер лаборатории подводных исследований, — ихтиолог Федоров и океанолог Потайчук.

В воде чернильной кляксой синела солярка. Как из печной трубы, вылез из люка механик и, подхватив забытый ключ, скрылся. Погрузка уже закончилась.

По трапику осторожно, боком, чтобы не поскользнуться, мы пробрались на лодку.

В узком стальном корпусе был рассчитан каждый сантиметр. Бесчисленные приспособления, прикрепленные к потолку, шпангоутам, вентиляционным трубам, давили, казалось, на плечи всей своей тяжестью. На полу стояли ящики с картофелем, хлебом и сухарями, бочонки с сельдью, банки с мясом, фруктами, копченой и вяленой рыбой, футляры с десятками больших и малых приборов, корзины с бутылками для проб морской воды. В кресле, расположенном перед верхним иллюминатором, громоздились фотоаппараты с вспышками-молниями, тяжелый киноаппарат и аккумуляторные батареи. Койки с матрацами, одеялами, спальными мешками, сложенные одна на другую, возвышались до верха шпангоутов другого угла. Матрос-киномеханик тоже постарался разместить в научном отсеке свой багаж — проектор и десяток коробок с фильмами.

В радиодинамиках прозвучала команда: «Отдать швартовы!» Лодка медленно отошла от причала. Винты работали от электромоторов, и мы слышали только шепот волн за тонкой обшивкой. Тяжело выдохнув накопившуюся в камерах солярку, взревел мощный дизель, и мы пошли курсом норд.

В боковых иллюминаторах диаметром не больше двенадцати сантиметров плескалась зеленоватая вода, а в единственном верхнем виднелось хмурое небо.

После того как лодка вышла из Кольского залива, мы смогли подняться на мостик. Признаться, потом нам редко удавалось глотнуть свежего воздуха, и минуты, проведенные наверху, были особенно дороги.

Берега ушли за горизонт. Острый нос лодки то зарывался в волны, то высоко поднимался над водой. Белый фонтан брызг дыбился над морем и шумно опускался на решетчатую спину корабля. Вот оно, море! Равнодушно-холодное, однообразное. В детстве оно представлялось мне чем-то таинственным. Черное казалось, например, благоухающим, как весна. А Тихий океан напоминал пепельноволосого старца, страдающего одышкой. Он, казалось мне, боялся заснуть из страха, что никогда не проснется, и потому всегда сердился и, даже когда дремал, чутко прислушивался к малейшему дуновению ветра.

Вода перекатывалась по низко посаженной палубе, корма тянула за собой дымчато-белый след, и кругом пенились волны. Слева по борту показалась лиловая полоса Рыбачьего, овеянного легендами, продрогшего от отчаянных полярных ветров. Сердитый прибой плясал на его камнях, вызванивая галькой. За пирсом — стоянкой для кораблей — виднелись бревенчатые домики с радиомачтами, где живут и трудятся русские люди. В годы войны это был последний клочок родной земли, с которым прощались, уходя в бой, герои-североморцы.

…Лодка, плывущая под водой, появилась давно. Конструкторы ломали головы над тем, чтобы совершенствовать ее боевые качества: мощность двигателей, скорость, вооружение.

И никто, кроме великого фантаста Жюля Верна да разве что двух исследователей — австралийца Герберта Уилкинса и норвежца Харальда Свердрупа, не хотел использовать лодку для изучения глубин океана.

Каждая историческая эпоха выдвигала проекты подводных аппаратов. Ассирийские барельефы рассказывают нам о попытке погрузиться в воду с запасом воздуха в мехах. Несколько проектов подводных аппаратов разрабатывал Леонардо да Винчи. Английские ремесленники времен Елизаветы хотели сделать водолазные костюмы из кожи.

Сейчас для подводных изысканий есть батисферы, батискафы, гидростаты… Но как на этих неповоротливых аппаратах изучить, например, поведение рыбы, которая преодолевает за сутки большие расстояния? Это можно сделать только на быстроходной подводной лодке, освобожденной от груза мин и пушек.

«НАУТИЛУС» УИЛКИНСА