Читаем «Осада человека». Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма полностью

Обе они отталкивались от одного тезиса. В 1947 году в своих записках Фрейденберг сформулировала немаловажный вывод: «Гитлер и Сталин, два тирана, создали новую форму правления, о которой Аристотель не мог знать» (XXVIII: 7, 47).

К тому же выводу пришла и Арендт в трактате «Истоки тоталитаризма», написанном во второй половине сороковых годов в Нью-Йорке (куда ей удалось бежать от Гитлера): режим, установленный в гитлеровской Германии и сталинской России, был «новой формой правления» (a new form of government) (597)91. «История знает не так уж много форм правления, – писала Арендт, – известных с древности и классифицированных греками», однако «тоталитарный режим», обладая всеми родовыми признаками традиционной «тирании», «ставит нас перед фактом абсолютно иного рода правления» (598)92.

В чем же заключалось это новое? И как это виделось изнутри и извне сталинского государства? Об этом и пойдет речь в этой главе.

Бытовой террор

«Кто может описать советский быт, быт сталинской эпохи? Он со временем будет непостижим, как фантазм» (XXIII: 34, 19). «Быт строго выдержан по-сталински» (XXVIII: 8, 49). О том, как Фрейденберг описывала бытовые условия, стремясь понять и передать, какова роль быта в сталинской системе, уже шла речь в главе о послевоенной жизни. Позволим себе кое-что повторить, чтобы подвести теоретические итоги.

Вновь и вновь перечисляя трудности каждого дня, Фрейденберг сделала значительный вывод: «Была создана нарочитая система „трудностей“» (XXIII: 34, 19). Она настаивает на том, что бытовые трудности и «разруха» – это «нарочитая», «продуманная» (то есть преднамеренная) «система», цель которой – унизить и поработить человека в его каждодневной жизни.

Помимо трудностей («то не было воды, то потухал свет, то портился телефон…» (XXV: 63, 12)), в систему сталинского быта входит принудительная совместность.

В блокаду, описывая, как члены одной семьи вынуждены жить в одной комнате, где они едят и испражняются на глазах друг у друга, Фрейденберг сравнивает эту ситуацию с тюремной камерой (XVI: 119, 6). После войны она в тех же терминах описывает «дом, где в каждой комнате живет целая семья» (XXIII: 34, 20), где муж и жена совокупляются в том же помещении, где спят их родители и дети, а кухню и уборную (с вечно испорченными фановыми трубами) делят с чужими людьми, и притом (как и в сталинской тюрьме) с социально чуждыми людьми («культурный человек попадает в соседство с негодяями и бандитами» (XXIII: 34, 20). Такая организация быта – это «государственная система бесчестья» (XXV: 63, 11)93. Так быт становится орудием угнетения и унижения человека.

Именно через быт режим получает доступ в каждую квартиру и каждую комнату, в семью и в тело. В блокадных записках Фрейденберг разработала незабываемый образ – гигантский спрут (Тиамат-Левиафан), проникающий в дом из-под пола через трубы канализации в виде потока экскрементов. И в послевоенных тетрадях она неоднократно упоминает испорченную канализацию (фановые трубы), а также населенное крысами и блохами подполье, через которое государство проникало в дом: «Так режим добирался до каждого человека, вплоть до его постели и уборной» (XXIX: 3, 12).

При устроенном таким образом быте у человека нет ни дома, ни семьи, ни неприкосновенности тела, ни личного достоинства – нет частной жизни.

Фрейденберг формулирует важный теоретический вывод: сталинский быт – это часть террора: «До сих пор был известен политический и религиозный террор. Сталин ввел и террор бытовой» (XXVIII: 19, 84). Думаю, что анализ по-сталински выдержанного быта и понятие бытового террора можно считать одним из основных положений теории сталинизма, которую предлагает в своих записках – в своем дневнике-теории – Фрейденберг.

Арендт также считала одним из следствий тоталитаризма «унижение» человека и «уничтожение частной жизни» (561). Она отмечает, что тоталитарное господство не удовлетворяется изоляцией человека от общественной, политической жизни, «а разрушает также и частную жизнь», и в этом заключается одно из нововведений этой формы правления (617). Но главным злом тоталитаризма для Арендт является не разрушение частной сферы, а исключение человека из сферы политического действия. (Как известно, она считает, что, начиная с античного полиса, политическая сфера – это и есть место становления и проявления человека как мыслящего и деятельного существа.) Глядя извне, она ничего не знала о советской домашней сфере и быте.

Не так для Фрейденберг, для которой уничтожение частной сферы – заселение домового пространства чужими и социально чуждыми людьми, проникновение государства-Левиафана в дом и семью, в постель и уборную – едва ли не главное зло сталинизма. Сферу политического действия она (как и многие ее современники в Советском Союзе) вовсе не ценила.

Исходя из теории Фрейденберг, именно бытовой террор был тем новым, что ввел Сталин, создав систему государственного правления, неизвестную не только Аристотелю, но и Арендт.

Биополитика

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное