Осень в Пекине. Рассказы

— Понадобилась бы, через два, три или четыре года. И если бы даже она продолжала любить тебя по-прежнему, ты сам сделал бы все, чтобы у тебя появилась другая.

— Почему?

— Чтобы она перестала тебя любить.

— Я не такой, как ты,— сказал Ангел.

— У них нет воображения, и они считают, что их вполне достаточно для того, чтобы заполнить всю жизнь без остатка. Но ведь существует много других вещей.

— Нет,— сказал Ангел.— Я тоже так думал, но еще до знакомства с Рошель.

— С тех пор ничего не изменилось. На свете существует множество занимательных вещей. Например, вот эта зеленая трава. Возникает желание потрогать ее, раздавить руками домик желтой улитки, полежать на этом сухом и теплом песке, разглядывая в нем блестящие и коричневые песчинки, и почувствовать, как он течет между пальцами. И еще увидеть синие холодные рельсы, услышать их легкий перезвон, увидеть, как из сопла вырывается пар и еще... не знаю, что еще...

— Это ты так говоришь, Анна...

— Или солнце с черными лучами... а кто знает, что там... Или самолеты профессора Жуйманжета, или тучу, или хочется покопаться в земле и что-то в ней найти. Или послушать музыку.

Ангел закрыл глаза.

— Оставь Рошель мне! — взмолился он.— Ты ее не любишь.

— Люблю,— сказал Анна.— Но я не могу сделать больше того, что нам дано. Если хочешь, я оставлю ее тебе. Только она сама этого не захочет. Ей хочется, чтобы я все время думал о ней, жил ее желаниями.

— Тогда скажи, что еще она хочет? — попросил Ангел.

— Она хочет, чтобы весь мир, кроме нас двоих, был мертв и иссушен. Она хочет, чтобы все рухнуло и остались только мы вдвоем. Она хочет, чтобы я занял место Амадиса Дуду. Тогда она была бы моей секретаршей.

— Но ты же разрушаешь ее,— пробормотал Ангел.

— А тебе самому хотелось бы ее разрушать?

— Я не прикасался бы к ней. Только целовал бы и смотрел на нее, обнаженную, в газовой ткани.

— Женщины совсем не такие,— сказал Анна.— Им не известно, что существует нечто другое. По крайней мере, мало кто из них об этом догадывается. Но это не их вина. Они не знают, что поделать. Не представляют этого себе.

— А что же делать?

— Не отрываться от земли. Лежать с пустой головой на этом песке под легким ветерком или шагать и рассматривать все на своем пути, что-то предпринимать, строить для людей каменные дома, машины, добывать для них свет и все остальное, что можно здесь добыть.

— Иногда ты хочешь ее, а иногда — нет,— заключил Ангел.

— Я ее хочу всегда, но при этом хочу и всего остального,— сказал Анна.

— Не разрушай Рошель! — попросил Ангел.

В его голосе слышалась дрожь. Анна отер лоб рукой.

— Она сама себя разрушает,— сказал он.— Ты не сможешь ей этого запретить. После того как я ее покину, она совсем истощает, но если она тебя полюбит, то очень быстро обретет утраченную форму. И станет почти такой же, как и прежде. И все же потом она разрушится почти в два раза быстрее, и ты не сможешь терпеть ее.

— И что тогда?..— спросил Ангел.

— Я не знаю, что ты станешь делать. А разрушаться она будет в геометрической прогрессии.

— Постарайся ей опротиветь,— сказал Ангел.

Анна рассмеялся:

— Пока не могу. Я люблю ее, и мне нравится спать с ней.

— Замолчи! — сказал Ангел.

— Иду заканчивать расчеты. Ты — дундук. Смотри, сколько вокруг красивых девушек.

— Мне тяжело на них смотреть,— сказал Ангел.

Крепкой рукой Анна сжал его плечо.

— Пойди прогуляйся,— сказал он.— Подыши свежим воздухом. И подумай о чем-то другом.

— Я предлагал прогуляться,— сказал Ангел.— Ты не захотел. О чем-то другом думать я не смогу. Она сильно изменилась.

— Да нет же,— сказал Анна.— Она всего лишь кое-чему научилась в постели.

Ангел фыркнул и зашагал прочь. Анна рассмеялся. Он открыл дверь своего кабинета и скрылся за ней.

II

Ноги Ангела увязали в песке, и он ощущал, как пробиваются сквозь сандалии песчинки и бегают у него между пальцами. В ушах все еще слышался голос Анны и звучали его слова, а перед глазами стоял нежный и свежий образ Рошель: она сидела за пишущей машинкой в кабинете Амадиса Дуду, брови изгибались дугой, губы манили...

Вдали простиралась черная зона, граница которой прямой неподвижной линией рассекала дюны. Он шел быстро, насколько это позволяла зыбкая почва под ногами, теряя по несколько сантиметров в каждом шаге на подъемах, слетая кубарем вниз на спусках и испытывая при этом физическое наслаждение от того, что его следы оказались первыми на этой желтой дорожке. Понемногу его горе улеглось, иссохло, улетучилось во всепоглощающую пустыню.

Черная зона приближалась, она воздвигла перед ним бесконечную мертвенно-голую стену, которая влекла сильнее обычной тени, потому что являла собой полное отсутствие света, совершенную пустоту, воплощение нескончаемости, которую ничто не могло поколебать.

Ангелу оставалось сделать всего лишь несколько шагов, чтобы войти в темноту. Стоя у подножья этой стены, он нерешительно вытянул вперед руку. Она сразу же стала невидимой, и он ощутил холод запредельной зоны. Тогда, не колеблясь более, он вошел в нее весь и сразу же погрузился во мрак.