Осень в Пекине. Рассказы

Около пяти часов утра Амадис Дуду проснулся и правильно сделал: это позволило ему определить, что он занял совершенно неудобную позу, что вызвало ужасную боль в спине. Во рту он ощутил какой-то привкус, как это бывает, когда не почистишь зубы. Амадис поднялся, сделал несколько движений, чтобы размяться, и занялся утренним туалетом, стараясь не попасть в поле зрения кондуктора. Тот, лежа между двумя сиденьями, вертел ручку музыкальной шкатулки и о чем-то мечтал. Трение о поверхность стало причиной того, что протекторы колес издавали звуки, похожие на те, что исходят от нюренбергских музыкальных волчков. Мотор равномерно урчал, пребывая в уверенности, что в нужное время получит свою тарелку рыбы. Чтобы чем-то себя занять, Амадис Дуду стал прыгать в длину; после очередного прыжка он приземлился кондуктору прямо на живот, тот взвился так, что головой достал до крыши автобуса, а затем, словно сноп, повалился вниз и оседлал подлокотник, при этом одна его нога задержалась на сиденье, а вторая свисала в проход. В этот момент он заметил новую табличку, на которой было написано "Эксопотамия" и цифра "2". Бросившись к звонку, он нажал один раз, но держал кнопку довольно долго; автобус затормозил. Кондуктор поднялся и с небрежным видом занял свое привычное место, то есть сзади и слева, у шнура, однако боль в животе не позволяла ему принять до конца величественную позу. Амадис с легкостью пробежал по проходу и спрыгнул с подножки. Здесь он столкнулся с водителем, который вылез из кабины, чтобы выяснить, что происходит. Тот посмотрел на Амадиса.

— Наконец хоть кто-то решился позвонить! Сколько же времени для этого потребовалось!

— Да уж,— сказал Амадис.— Проехали мы немало!

— Черт побери! — не унимался водитель.— Каждый раз, когда я за рулем 975-го маршрута, никто никогда не звонит, и я всегда еду, ни разу не остановившись. По-вашему, это — работа?

За спиной водителя Амадису подмаргивал кондуктор и хлопал себя по лбу, давая знать, что продолжать разговор бесполезно.

— Может быть, пассажиры забывают об этом? — сказал Амадис, заметив, что водитель ждет его ответа.

Водитель проворчал:

— Как видите, нет. Вы же позвонили! Вся беда...

Он склонился к уху Амадиса. Кондуктор почувствовал себя лишним и с напускным пренебрежением отошел в сторону.

— ...в этом кондукторе,— пояснил шофер.

— Неужели? — удивился Амадис.

— Он не любит пассажиров. Делает все, чтобы мы ехали пустыми, и при этом никогда не звонит. Я-то уж знаю!

— Верно,— заметил Амадис.

— Понимаете ли, он — сумасшедший,— сообщил водитель.

— Пожалуй...— пробормотал Амадис.— Мне он тоже показался странным.

— В Компании они все ненормальные!

— Меня это ничуть не удивляет!

— Но только я выше их! — сказал водитель.— В стране слепцов и одноглазый — король! У вас есть нож?

— Перочинный.

— Одолжите!

Амадис протянул ему нож. Водитель, открыв большое лезвие, с силой всадил его себе в глаз. Затем повернул лезвие. Ему было очень больно, и он громко кричал. Амадис испугался и бросился наутек, прижав локти к туловищу и как можно выше поднимая колени: не стоило в этот момент пренебрегать возможностью заняться зарядкой. Отбежав за деревья, он оглянулся. Водитель сложил нож и сунул его себе в карман. С места, где стоял Амадис, было видно, что кровь перестала течь. Все было сделано очень аккуратно, и на глазу уже красовалась черная повязка. По автобусу взад-вперед расхаживал кондуктор, и Амадису было видно, как он посматривал на часы. Водитель сел на свое место. Кондуктор, выждав несколько секунд, опять посмотрел на часы и несколько раз подряд дернул за шнур; его напарник понял, что автобус полон, и тяжелая машина отъехала под рев мотора; Амадис увидел искры, рев мотора стал затихать и вскоре вовсе умолк; к этому времени автобуса уже не было видно, а он добрался до Эксопотамии, не истратив на дорогу ни единого билета.

Он пошел дальше, не решаясь задерживаться на остановке — ведь кондуктор мог вспомнить, что он не оплатил проезд, а ему очень уж хотелось сберечь свои деньги.

Б

В комнату прокрался капитан жандармерии, бледный как смерть (он опасался получить пулю).

Морис Лапорт. "История Охранки". Пайо, 1935. С.105.

1

Сквозь сон до Клода Леона[1] долетел звонок будильника, и он проснулся, чтобы внимательно выслушать его. Осуществив задуманное, он тотчас же уснул и окончательно проснулся пять минут спустя. Взглянув на светящийся циферблат будильника, он понял, что уже пора, и сбросил с себя одеяло; оно сразу же заботливо прикрыло ему ноги и принялось опять обвивать его тело. Было темно, и даже треугольник окна не выделялся на фоне стен. Клод приласкал одеяло; оно прекратило всякое движение и позволило ему подняться. Он сел на край кровати и протянул левую руку, чтобы зажечь лампу на тумбочке; в очередной раз убедившись в том, что она находится от него справа, он протянул правую руку и, как всегда по утрам, ушиб ее о спинку кровати.