Осенний август

Вера неотрывно смотрела ему в самое нутро. Ярославу стало не по себе от этого взгляда, который, казалось, объял все сущее. В котором сосредоточилась мудрость веков.

Вера знала, что не имеет права так разговаривать с ним – он не был ее возлюбленным, чтобы ставить условия или выпытывать правду. Она знала, что на повышенный тон или требование обязательств он обычно реагирует уходом. Но сдерживать негодование она больше не могла.

– Откуда такие глупости? Я люблю людей.

– Я не про людей. Я про себя.

– Для младшего ребенка ты слишком эгоцентрична.

– Мы с сестрой росли такими разными, что я часто оставалась вне поля зрения мамушек и нянюшек.

– Рад за тебя.

Оба замолчали, подходя к колодцу с ведрами. Вера мрачно следила за тем, как ловко и органично он орудует рукояткой.

– Постоянно чего-то хочется, – протянула Вера.

– Значит, ты здорова. И по сути счастлива. Несчастье – ничего не хотеть.

– Имеешь ввиду, что желаемое можно реализовать? – протянула Вера, сузив глаза.

Ярослав ничего не ответил, но не удержался от взгляда на нее.

– Полина нравилась тебе?

– Нет.

– А мы похожи? – спросила Вера сладчайшим, намеренно пониженным голосом предвкушения.

– Ты красивее, – бесцветно отреагировал Ярослав.

Ее по-детски аккуратно заправленная в юбку блузка с белоснежным воротником делала ее похожей на подростка. Она бесила его, растравляла своей прогрессивностью, своей молчаливостью. Но о Вере постоянно все говорили, и он не мог не думать о ней.

– Правда? – подняла бровь Вера.

– Ты же замужем, почему ты так не понимаешь мужчин?

Вера молчала, борясь с волнением.

– Есть вещи… В самой нашей природе. Если ты хочешь видеть меня другом на поводке, это твое право. Я не могу.

– Почему?

– Мне говорили, что ты понимаешь все довольно глубоко, – с нажимом произнес Ярослав.

– А сам ты можешь обо мне передавать только чужие слова?

Ярослав стиснул зубы. Ему претила ее паталогическая склонность рыться в нем и выводить парадоксальные замечания, которые при всей своей абсурдности брали за горло.

Вера наклонилась за ведром и уткнулась в его куртку. Это легкое прикосновение показалось ей таким же зазывающе сладостным, как первые робкие открытия отрочества.

– Ты непонятно по какой причине заполняешь мою жизнь последние месяцы. Тебя слишком много. Ты есть, даже когда тебя нет. И это прекрасно. Ты прекрасен, – сердце ее колотилось где-то в мозге, но сладость того, что она, наконец, сказала, была неисчерпаема.

Нерешительность казалась менее опасной, чем молчание.

Ярослав замер. Женщины никогда не позволяли себе с ним такую смелость. Он брал, кого хотел, и их пассивность, после переходящая в манию придирок, казалась ему естественной. Он решил ответить откровенностью.

– Я привык брать тех, которые нравятся. Но тебя я взять не могу. Ты всегда рядом, но ты не моя. Ты думаешь, это не мучительно?

Его обескуражила собственная словоохотливость… Вера не шевелилась.

– До сегодняшнего дня я не знала, что ты вообще думаешь обо мне.

Ярослав был взволнован не меньше Веры, хотя разговоры о любви были скучны, а демонстрация собственной сентиментальности и вовсе смешна.

– Зато у тебя есть Матвей.

– Матвей чудно проводит время со своими поклонницами. У нас современный брак, – беспечно ответила Вера, не до конца уверенная в правоте собственных слов.

27

Посеревший Матвей с каменным лицом собрал какие-то бумаги и уехал… Вера не спрашивала, куда и насколько. Вслед за наступившей тишиной в дом ворвался Ярослав. Вера не желала говорить. Ярослав шагал из угла в угол, что-то ревел. Вера хваталась за лицо. Он убеждал ее, что это не просто так, что теперь такое может случиться с каждым. Вера не понимала – Матвей давно уже не выдирал ее во внешний мир, потому что она дела ему понять, насколько это сиюминутно и пусто. Матвей, много видевший, оберегал ее добровольное неведение о том, что творилось почти на каждой улице. Мужские обсуждения у них на террасе навевали на нее скуку, и Вера находила отличную компанию в лице Артура, всегда готового поговорить с ней о чем-то другом. Артура… Которого арестовали. Мигом из мира закатов и цветов их выбросило в тоталитаризм, зарождение которого они провели за яростными спорами о свободе.

– Что теперь будет… – проронила Вера с закрытыми глазами каким-то погрубевшим больным голосом. – Они разрушили наше лето. Они все разрушили.

– Мы не сдадимся. Мы вытащим его.

– Неужели у тебя настолько прочные связи?

– Посмотрим.

На фоне подбирающейся катастрофы все было дозволено. Давящие сумерки служили подспорьем этому.

– Он обожает тебя, – сказала Вера со смытой смесью отчаяния, боли и сладкой грусти от того, что все это происходит в реальности.

– Не так, как тебя, – ответил он через силу.

– Чушь. Ваша подростковая связь значит для него почти все. И это чувствуется.

– О тебе он говорил… Я такого больше не встречал. С упоением.