Осенний август

Ей всегда было тяжело упускать людей, рвать их – другие души составляли ее жизнь, служили не только зеркалами, но и генераторами. Ей казалось, он должен принять ее решение спокойно – мало ли в его жизни было расставаний? Но Вера сама не могла ни принять это, ни перестать думать, почему так случилось.

Вера вжалась в холодную стену за своей спиной, уже скучая по тому призраку отношений, что успели зародиться между ними. На плечи навалилась усталость, не хотелось даже шевелиться.

Он остановился, с силой повел головой, натянул перчатки и воззрился на нее. Его выдох еще не рассеялся в то ли морозном, то ли оттаивающем воздухе.

Он сидел на полу, на корточках, откинув голову назад. Сцепив руки, выпячивая крупные плечи и не смотря на нее. Вера не могла наглядеться на совершенство этого молодого самца. Ее вновь начало подтачивать чувство, за которое она была не в ответе, которое рождалось где угодно, но не в мозге. Которое было столь стихийно и естественно, что она не могла не восхищаться им. Которое отыскал, схватил и вытянул наружу Матвей. А Ярослав лишь воспользовался им. Вера содрогнулась – что если любая физическая тяга к мужчине является завуалированным желанием иметь от него потомство? Что же тогда тяга к женщине?.. Желание переделать ее?.. Есть вещи, не объясняемые односложно. Вера с содроганием подумала о том, каково быть с мужчиной, который не способен пробудить этих липких и необходимых чувств.

Он ничего не понимал.

Она путанно говорила что-то о Матвее, о том, что так нельзя. Теперь, при свете дня, отчаяние разбитых ожиданий притерлось, и Вера вовсе не была уверена в том, что твердит. Отсутствие робости перед Ярославом приводило ее в замешательство.

Ей необходимо было любить, ненавидеть, строить теории и путы, так она чувствовала связь с людьми, которой всегда ей, чужачке по духу, так не хватало. А Ярослава это бесило. Она вбила себе в голову, что это обреченный роман, основанный на его эгоизме.

– Ты… Боже! Сколько в тебе этого, сколько можно! Ты не живешь – ты только думаешь! – прервал он ее на полуслове и встал на ноги.

Вера стоически молчала.

– Ты хочешь, чтобы тебя понимали… Но как тебя понять, если ты молчишь? Или ты думаешь, что все тебя оценят, потому что умеют читать мысли или видеть сквозь головы?

Вера не нашла, что ответить. Матвею не требовалось, чтобы она говорила. Ярослав ждал чего-то, но Вера не двигалась.

– Ты тоже вечно молчишь о своей душе, – только и сказала она. – Я тебя совсем не знаю.

Она не могла насытиться им, потому что чувствовала, что ей нет места в его жизни. И сознание этого вполне удовлетворяло сейчас, хоть и было невыносимо прежде. Ей казалось, что неотторжим от собственной исключительности и искала в этом препятствие для себя.

– Прекрати смотреть на меня, – сказал он, наконец.

– А ты мне не отвечай, – почти со злостью отозвалась Вера.

– Я вообще не должен был это делать!

– Как и я. Законы чести? – рассмеялась Вера низко и едко.

– Но знаешь, – отозвался он рассерженно, – я ни о чем не жалею. А ты можешь казниться теперь всю оставшуюся жизнь.

– Постараюсь обойтись без этого, – сказала Вера в довесок, берясь за ручку и оставаясь к нему в пол оборота.

Вера даже попыталась улыбнуться – своеобразно она отомстила ему за месяцы истязаний.

В это время в его голове проносились их прежние встречи в пустых комнатах со спущенными шторами. Когда между ними словно не было преград, но они упорно говорили о ерунде и держались на расстоянии.

Они были слишком хороши для остальных и друг для друга, слишком непримиримы в вопросе собственной воли. Они не могли и не хотели отдать и доверить себя друг другу – слишком велика казалась потребность демонстрировать выносливость и самостоятельность.

Матвей как-то сказал, что Ярослав мало интересен, если отбросить его внешний апломб и авторитет, которые тот сам на себя нацепил.

Не может, права не имеет забирать у них с Матвеем жизнь, воспоминания, призраки людей, которых уже нет… чего ради? Ради человека, которому только и хочется, что сделать с ней то же, что и с другими своими женщинами – заставить выпрашивать свадьбу и тошнотворный быт. Она делала что хотела. С Ярославом, она подозревала, ей это бы не удалось.

Сколько женщин до нее так же хоронили своей нерешенный выбор? Что-то было иное между ними – упрямство, заколдованность. Голая страсть… разве достаточно ее для двух людей, живущих в настоящем? И это было мучительно – знать, что завтра проснешься, но жизнь будет уже иной.

Что было между ними кроме голого движения плоти? Надежда на сродство, мелькнувшее где-то в том саду, топящемся в синеве темноты.

33