Осиное гнездо

— Начальник таможни Борисов, начальник милиции Ватраленко, начальник налоговой инспекции Шишвак, и, конечно же, прокурор Гамезов. Я их определяю по глазам, я их чувствую на расстоянии, — Дундуков налил себе стакан водки, он предпочитал только водку и продолжил: — Все эти люди, когда приезжал этот Йоргансон, пожирали его глазами, крутились возле него и господина Мавзолея, как птенцы вокруг наседки. И тогда я понял: нет главного, некого стесняться, поэтому они ведут себя так беспардонно, если не сказать нагло. Тогда я сидел и думал, насколько тяжело вам, как руководителю района. Даже в отпуск съездить нельзя и отдохнуть нормально. Вот и теперь чаша весов склоняется к тому, что вам надо прерывать отпуск, иначе порядка в районе не будет. Вы, я думаю, и есть та наседка, без которой жизнь птенцов становится мукой. Мы, все жители Раховщины, и есть эти птенцы, слабые, растерянные, потерявшие ориентацию. Возвращайся наседка к своим птенцам как можно скорее. Я первоначально такой плакат собирался написать, но меня остановило то, что никто бы меня не понял, и я никогда бы вас не отыскал.

— Ты просто молодец. Фамилия у тебя, правда, неблагозвучная. И имя тоже. Если будешь и дальше так стараться, мы изменим ее, и ты можешь стать не Дундуков, а Дундук или Дундо — Кашко. А имя? Я даже не знаю, что оно значит.

— Спасибо, вы очень добры. Я, конечно, постараюсь, все силы приложу, а что касается фамилии, то мне больше нравится Дон — Таков. Есть такая речка Дон у Шолоховича. А Ревдит — значит революционное дитя, а Цас — центральный аптечный склад.

— Ну и имена, уродство какое-то. Я тоже грешен, не так своих детей поименовал и думаю о том, что надо бы поменять их имена. А что касается речки Дон, я знаю, это в республике Коми. Но лучше будет Донтаков. Это одно слово. В России все фамилии состоят из одного слова, а вот почему Дундуков ты вышел, я право не знаю.

— Мой дед был революционером и носил фамилию Доншмович. Реакционеры капиталисты прозвали его Дундуковым, так он и остался. А мой отец… он носил имя Цас, а фамилию хотел изменить на Сталинков, но ему не разрешили. Так он и остался Цас Дундуков, а меня назвал Ревдитом. Знаете: привычка — большое дело.

— Хорошо, я подумаю над этим вопросом. А теперь отправляйся на вокзал в Симферополь и доставай билеты на поезд или на самолет до Львова. Мы должны выехать сегодня же.

— У меня в кошельке ветер гуляет, — пожаловался Дундуков.

— Ах, да. Что ж ты не сказал раньше? Вот тебе денежки, разменяешь там, в обменном пункте.

Помощник принялся уничтожать закуску на столе до отрыжки и только потом, задом протаранил дверь и направился в кассу заказывать билеты.

«Пойду, прогуляюсь, — подумал Дискалюк, — может, не придется больше побывать в этих местах. Кроме того, я, наверняка, смогу запеленговать эту Зою. Я подойду и скажу так: прощай госпожа из Красной Пресни! Больше ты меня никогда не увидишь. Я желал тебе только добра. Жаль, что ты не поняла меня, я могу быть очень щедрым человеком. Ежели ты была бы более покладистой, я подарил бы тебе сто тысяч долларов. Они у меня есть, и я не знаю, что с ними делать. На кой ляд мне такая сумма, она мне только голову морочит. Счастья деньги не приносят человеку и никогда не приносили».

Вредные мысли тревожили его мозг, заставляли испытывать к себе чувство жалости, приводили в нервозное состояние. Он шел вдоль берега моря, невольно вглядываясь в тела отдыхающих, но загадочной девушки Зои нигде не было.

На том месте, где они встречались всего два дня назад, расположилась веселая компания и среди них была точно такая же, во всяком случае, так казалось издали, девушка, с такими же волосами и с такой же прической, как у Зои. Сердце у него защемило, дыхание перехватило, он ускорил шаги, чтобы быстрее приблизиться, удостовериться, но ожидания обманули его.

На одной из каменных глыб, подмытой вековыми ударами волн и выступающий над краем моря, он присел, обхватил голову руками и впервые в жизни подумал, что незаслуженно потерпел поражение. Это был незначительный проигрыш, но он присосался к сердцу, забился где-то в уголок и начал тревожить, погруженные в сон струны. Это было что-то новое, неведомое, сладко щемящее.

— Надо уезжать отсюда, — сказал он себе, — здесь дурной воздух, он может отравить меня, а мне нужно вернуться в Рахов. Как же Рахов будет без меня, пропадут без меня мои цыплята. Они такие преданные, такие послушные. Об этом можно было бы книгу сочинить, а потом фильм снять. Честное слово.

12