Осиное гнездо

— Может, вы пешком пройдетесь, это полезно, — посоветовала главврач Жозефина Энгелиусовна. — Тиса всегда несет свежие пахучие воды.

— После Черного моря я не могу смотреть на эту Тису, — сердито буркнул Дискалюк.

— Это только первое время, уважаемый Дмитрий Алексеевич. Вы так похорошели, так похорошели, я просто любуюсь на вас, — лепетала Жозефина.

«Ах, если бы здесь, на месте этой Жозефины была Зоя, — подумал Дискалюк, направляясь к машине. — Зачем они все пришли сюда смотреть на мою усталую рожу? Я не брился уже три дня. Поездка была мучительной, я больше никуда ни за что не поеду. Лучше Рахова, нет ничего на свете».

Машина заревела и тронулась с места. От вокзала до Белого дома было сто шагов не больше.

Председатели сельских советов, измученные ожиданием своего кумира, были вознаграждены мимолетным взглядом усталых глаз, кислым, небритым выражением лица и в великой радости, что все кончилось, бросились к единственному автобусу с выбитыми стеклами, который направлялся в сторону Бычкова. Доехав до Бычкова многие председатели сельских советов, которые добирались до Рахова четыре часа, а встреча с главой длилась всего три минуты, вынуждены были возвращаться в свои села на своих двоих.

Лорикэрику с Бычкова предстояло топать пешком порядка пятнадцати километров. В тот день автобус Рахов — Водица не значился в расписании.

«У меня будет машина, — злился Лорикэрик, — я буду не я, если у меня машины не будет. Я продам несколько гектаров земли и куплю иномарку за двадцать тысяч долларов, если не будет прижимать этот Дискалюк. А то он косо что-то на меня посматривает в последнее время. Чтобы это могло значить? Неужели эта Памила Варлаамовна работает на два фронта: у нас пасется и Сасонию Самсоновичу докладывает, а тот — прямо Дискалюку. Я выясню этот вопрос».

На следующий день Рахов проснулся с великим человеком во главе. Магазины открылись вовремя, Тиса шумела равномерно и однообразно, бизнесмены считали прибыли, а те, кому положено, стояли в приемной председателя с тугими кошельками.

Только Дмитрий Алексеевич был не в настроении. Несмотря на свежий букет цветов на столе, кабинет показался ему неуютным и холодным. Да и окна покрылись серым налетом пыли, а мусорное ведро под столом, за которым он сидел, никто не убрал. Мусор остался еще с прошлого месяца. Кипа бумаг, которую он пытался разобрать и расписать по замам, была неутешительной. Среди бумаг были даже штрафные санкции из Ужгорода и других областей.

Некоторые бумаги намекали на односторонний отказ от сотрудничества. А вот штраф на пять тысяч гривен из брестской таможни, просто вывел его из себя.

Пицца, самый смелый из взяткодателей, нагло ворвался в кабинет и произнес:

— Клиенты грозятся покинуть Белый дом, уважаемый Лексеевич. Не лучше ли принять всех сразу. Откройте этот ящик, а сами отвернитесь к окну, мы сделаем почетный круг — и по своим делам. Вам останется только задвинуть ящик, а потом приступить к исполнению государственных дел. Ну, как?

— Добро, — сказал Дискалюк, чтобы пройти в потайную дверь, где он мог в любое время освежиться чашечкой кофе.

Когда в кабинете наступила мертвая тишина, он вернулся, выгреб все из ящика, пересчитал и сморщился. Всего двадцать тысяч долларов, разве это деньги?

Вдруг вошла перепуганная секретарша:

— Там, звонят! Берите трубку, скорее! — сказала она.

— Пошли их подальше и не мешай мне работать, я занят.

— Из Швеции звонят. По заключению договора: Йоргансон.

— Но я же по-шведски ни бум — бум, — сказал Дмитрий Алексеевич.

— И не надо, он чешет по-русски, у него прибор есть.

— А черт! Скажи, пущай приезжает. Я не хочу с ним говорить по телефону, а вдруг провокация какая, сама понимаешь, Лесичка.

Леся вернулась в секретарскую, взяла трубку и сказала Йоргонсону:

— Приезжайте, как можно раньше, вас встретят, подпишут договор на выгодных условиях.

13

Дискалюк расхаживал по кабинету, садился в кресло, никого не желал видеть, пытаясь прийти в себя после Крыма, трудной дороги и в особенности после этого гадюшника — драндулета, на котором он ехал из Львова до Рахова. Да и почта его расстроила. И не только почта. Жена Марунька скандал устроила. Сегодня в шесть утра. Не погладил ее, рука не поднялась. Что-то произошло с ним. Видимо, все началось с этой, как ее? — бердичевской москальки Зои Соколовой, девушки из другой неземной цивилизации.

Первым, кто ему испортил настроение окончательно и бесповоротно с самого утра, была его, теперь уже нелюбимая жена Марунька.

— Ты чтой-то совсем скурвился, Митрий Лексеевич, — сказала она, лежа на кровати, выставив одну ногу из-под одеяла и невыгодно сверкая, отвисшей грудью в разрезе ночной рубашки. — Уехал и ни одного письма. Ни слуху, ни духу. С кем ты ездил, скажи? Эта толстуха Неприсягайко тоже с тобой, сказывают, ездила. Ездила, али не ездила? Я все темные крашеные волосы ей вырву. Останутся только три волосинки, вот увидишь. Весь Рахов будет за животы хвататься. Я такая, я ни перед чем не остановлюсь.

— Ты никого не слушай, у меня врагов полно, еще не такое могут выдумать, — сказал муж.