Осиное гнездо

— Что ж, раз пожаловал — заходи, гостем будешь. Так уж и быть. Не совсем желанным, но ничего не поделаешь, ты все же, редкий гость. Голову слишком высоко несешь, стыдишься своей единственной сестры. Ну да куда деваться. Что есть, то есть, перемен к лучшему, я уже давно никаких не жду. Ваня, — обратилась она к мужу, — сходи в погреб, достань бутылку. Надо как-то отметить визит брата, коль он не забыл наш дом, спустя энное количество лет. А что касается матери — разберемся как-нибудь без тебя.

— Печь колупать надо, — примирительно произнес Иван, сраженный милостью супруги, готовой разориться на бутылку по случаю визита знаменитого брата, и ушел со свечей в погреб.

— Мне угощения никакого не нужно, я зашел лишь на минуту…

— Мог и вовсе не заходить, мы не звали вас ваше сиятельство.

— Брось Пальмира рисоваться и говорить не то, что думаешь. Я хочу спросить тебя, почему ты к матери не заходишь? Помогла бы иногда ее комнатенку убрать, кашку бы ей сварганила.

— А я нарочно не иду. Пусть люди видят, какой у нее сын. Ты столько домов отстроил, сам живешь, в каком-то бункере, люди посмеиваются над тобой. Деньгам счета не знаешь, а мать, единственную мать не можешь обеспечить элементарным уютом. К себе взял бы ее, дом работницу бы нанял… Но ты жадный, как Бальзаковский Гобсек. Небось, миллионы долларов в мошне прячешь, а матери только небольшую клетушку построил, и то в ней зимой ветры гуляют. Ремонт уже пять лет никто не делал.

Из чулана вошли детишки, внуки Пальмиры, стали у порога с заложенными грязными пальцами во рту и уставились на незнакомого дядю.

— Пьявильно, бабуска, намыль этому дяди лысину какследовает, — сказала девочка, враждебно оглядывая чужого дядю.

Дмитрий Алексеевич стал шарить по карманам в поисках конфет или печенья, но ничего не найдя, вытащил и стал совать мелочь. Но никто ручки не протянул под суровым взглядом бабушки.

— Идите, детки, поиграйте, мы тут заняты, не надо мешать старшим. Дядя в другой раз, когда вы уже будете взрослыми, навестит нас и по конфетке вам сунет, а сейчас у него ничего нет.

— А ты прогони этого дядю из дому, что ему тут надо? — сказал мальчик, переступая через порог и не отворачивая глаз от гостя.

Вошел Иван с бутылкой самогона без пробки, испачканной в глине. Крепко стукнув ею о крышку стола, достал остаток хлеба домашней выпечки и грязными пальцами с давно не стрижеными ногтями, разломал его пополам. Пальмира достала головку лука и кусочек сала.

— Достань кружку, — сказал муж.

Пальмира принесла алюминиевую кружку объемом в пол литра, а Иван налил больше половины самогона, и сказал:

— За гостя!

Дмитрию Алексеевичу сразу захотелось домой, в Рахов. Он съежился, хотел, было подняться и тут же уйти, но не решился на такой шаг, зная, что это — соль на раны сестры.

— Твои мысли уже там, я вижу, — сказала Пальмира, и ее глаза засверкали ненавистью не то от обиды, не то от бессилия повлиять на брата, который едва присел на табуретку и уже ищет причину, как бы поскорее смыться.

— Может, помощь вам нужна какая, говорите, не стесняйтесь, — произнес брат, чтобы вернуть сестре душевный покой.

— Спасибо, нам ничего не нужно, — сухо ответила сестра сквозь зубы.

Дискалюк вытащил пятьсот долларов и положил на стол.

— Возьми.

— Нам подачки не нужны. Все равно мы останемся такими же нищими, неприкаянными: наша судьба такая. Тебе-то Бог дал другое, хотя ты в Бога никогда не верил. И мало того, принимал участие в уничтожении храмов, на своего картавого урода молился за то, что тот угнал лучшие умы за границу и уничтожил свыше тринадцать миллионов своих сограждан ни в чем неповинных.

— Не стоит отказываться от такой суммы, — сказал Иван, накладывая лапу на доллары. — Он эти деньги не заработал, а украл у народа. Твой братец вор, взяточник и грабитель.

— Убери лапу! — властно приказала Пальмира. Иван подчинился, но в знак компенсации за уступку, налил себе еще пол кружки крепака.

— Закурить-то у тебя хоть есть, Лексеевич?

— Да, пожалуйста, — сказал Дискалюк, доставая пачку дорогих сигарет.

31

Пальмира скомкала пять сто долларовых бумажек, как куски газеты и сунула брату в боковой карман пиджака. Она и сейчас доказывала, что независимость от брата ей дороже этих пяти сот долларов, которые не помешали бы ей с мужем и которыми они могли бы залатать многие дыры в ведении своего скудного хозяйства.

— Люди про тебя недоброе говорят, — сказала она полушепотом, поглядывая на мужа, который вот-вот окажется в полном отрубе.

— Что же говорят обо мне люди? — с любопытством спросил Дискалюк.

— Воруешь много, лес гонишь за границу. На ремонт школы выделено триста тысяч гривен, ты это в карман положил, а школа так и осталась, не ремонтирована, и малыши дома сидят, попки у печек греют.