Осиное гнездо

— Как тебе здесь живется, Ромик мой дорогой? Здесь так тихо, уютно и птички все время поют. Иногда ветры дуют, дожди поливают травку, гром рокочет, музыка небес поет для тебя грустную песнью, а ты слушаешь ее и плачешь, потому что не можешь отлучиться, прийти в дом свой; метель зимой метет, а ты — глубоко, не мерзнешь, не слышишь всего этого. Здесь так хорошо. И я хочу к тебе. Жить на этой земле так скучно и трудно. Я ничего хорошего не вижу, и никогда не видела, за исключением тех редких минут, когда ты впервые стал на ножки и тянул ко мне ручки.

Она склонилась, трижды перекрестилась и поцеловала крест, воображая, что целует Романа в сомкнутые губы. На кладбище было тихо, уютно и немного страшно, как всегда бывает на кладбище. И только птицы, любители вить здесь гнезда на старых высоких деревьях, под корнями которых лежали останки тех, некогда живших, радовавшихся и страдавших, возможно сто лет тому, — сейчас кричали, пели, напоминали Марии Петровне, что все еще длится ее земная жизнь.

Мария Петровна не завтракала сегодня, она постилась. Пост заключался в том, что она кушала один раз в сутки, в пять часов пополудни. Весь день молилась, просиживая на кладбище, и иногда заходила в открывшуюся католическую церковь помолиться перед изображением Иисуса, стоя на коленях.

— Ромик, — продолжила она разговор с сыном, лежащим в земле, — сейчас я пойду, нарву тебе полевых цветов, а ты побудь здесь, ты любил и любишь цветы, мама тебе принесет их. Я думала: ты будешь их приносить мне, но ошиблась, судьба распорядилась иначе, Бог наказал твою мать, и она вынуждена это делать, а не наоборот. Но я тоже хочу к тебе, Ромик. Подожди меня. Это непременно случится, колесо времени катится быстро.

Она вышла за ограду, забрела в чужой огород, не огороженный забором и никем не охраняемый, рвала все, что цвело, и с тяжелым букетом в руках вернулась к могиле сына. В надгробье была вмонтированная большая фотография Романа, которую она каждый раз, когда сюда приходила, целовала и вытирала платком, смоченным слезами.

Такой же букет цветов она собрала и для старшего сына Икки, так же склонялась, целовала в глаза и губы старшего, но здесь ее материнская боль была меньше: вся ее любовь была сосредоточена на младшем сыне, он был часть ее, а может и гораздо больше. И ушел от нее совсем недавно, свежая рана болела невыносимо.

Солнце взошло не так давно и поднялось над восточным горизонтом не слишком высоко, как со всех сторон наползли черные густые облака, из которых стал накрапывать, а потом полил обильный дождь.

— Прощевайте мои сыночки, спите спокойно, я завтра снова к вам приду, пробуду весь день, а вскоре и вовсе к вам переселюсь.

Она гордо понесла голову, хотя и чувствовала слабость в ногах. Струи дождя она словно не замечала, не чувствовала, как тяжелеет на ней одежка и как холодная осенняя влага сковывает ее члены.

Дома никого не оказалось, калитка была раскрыта, правда, входная дверь оказалась на запоре. Видимо, Рая закрыла, торопясь ко второму уроку. Она всегда опаздывала, всегда что-то забывала, нередко возвращалась с улицы за линейкой, за карандашом, а то и за пачкой дорогих сигарет.

В доме Мария Петровна сбросила с себя мокрую одежду, швырнула в ванную и, дрожа от холода, бросилась на кровать под шерстяное одеяло. Она накрылась с головой, поджала колени к подбородку, но дрожь не у ходила.

Клацая зубами, поднялась, набросила на себя теплый мохеровый халат, достала грелку, наполнила ее в меру горячей водой и бросила в постель к ногам. Не снимая халата, легла и холодными подошвами уперлась в горячую грелку. Слабо горел зеленый ночник при закрытых шторах, рассеивая мягкий свет по всей спальне. Белоснежный пододеяльник стал излучать тепло, и Мария Петровна начала приходить в себя.

Случай, когда она так же простыла, и долго потом болела, произошел с ней в молодости, когда ей было шестнадцать лет. Она пасла единственную корову Белушу на колхозном пастбище в начале ноября, когда уже пасти было нечего, а корм для скотины был в страшном дефиците, все сено с лугов уходило в колхоз. Простому крестьянину, кто не мог расстаться с коровой — кормилицей, приходилось кормить сухим, жестким дубовым листом и то с колхозного дуба, поскольку Ленин в свое время подарил землю крестьянам только в цветочных горшках, не больше. Марунька, так звали ее в детстве, придя из школы, повела Белушу на пастбище. Корова забрела далеко в заросли, а когда полил прохладный осенний дождь, Марунька спряталась под дерево и голову накрыла старой кофточкой. Кофточка быстро промокла и она сама промокла до последней ниточки. Что-то подозрительно быстро поднялась речка, впадающая в Тису, и ей с коровой пришлось идти вброд. Когда они с коровой очутились на середине реки, вода как бы приподняла ее, и стала сносить по течению. Марунька испугалась, бросила поводок и закричала: спаси-и-те!

С той стороны парень, как был в одежде, так и бросился в воду, быстро подплыл к ней, взял ниже плеча за руку и вытащил на берег.

— Ты мокрая как мышь, беги домой! — приказал он и улыбнулся.