Осиное гнездо

«О, слава тебе Господи! Прости мя грешного, ибо раб твой должен быть, как и все рабы твои — грешным, грешным, грешным. А что делать, куда деваться? Эти бумажки… они сильнее любого наркотика. Попробуй от них отказаться? Врут американцы, что у них нет взяток. Взятка это международная субстанция, она не зависит от национальности, от культуры народа, от языка. А разве наши русские братья брезгуют тем, что само в руки лезет? Да даже коммунисты брали взятки. Самые высокие чины. Под пол прятали деньги. Вон следователь Гдлян что натворил. Мы все увидели, чем руководство занимается. Там на миллиарды счет шел, а у нас здесь в нижнем звене на тысячи. Сколько хлопот, чтоб сколотить себе небольшой капиталец на черный день — ужас. Врагу не пожелаю этим заниматься».

45

Совершенно расстроившись и налившись злостью, он связался с дежурным и приказал ему разыскать участкового Цеберко.

Цеберко стал ногтями скрести оббитую дерматином дверь уже через пять минут, а когда Юрий Андреевич открыл ее, Цеберко чуть не повалился ему на грудь.

— Ты что бля… делаешь, грудь протаранить мне собрался?

— Никак нет, товарищ плоковник! — заревел Цеберко.

— Не плоковник, а полковник, грамотей.

— Так точно, плутковник!

— Двойка тебе.

— За что, товарищ плутковник?

— За знание языка.

— Так точно товарищ клоповник!

— Ну, хорошо, — сдался Юрий Андреевич, — садись, пиши объяснение.

— Какое, для чего? А может лапорт? Я давно хожу в капитанах, а хотелось бы походить в майорах, как мой однокашник Сойма Юрка.

— Тебе майора не видать, как свинье своих ушей, понял?

— Это невозможно понять, товарищ плутковник.

— Если я тебя выпорю хорошенько, ты все сразу поймешь, не так ли? — Юрий Андреевич нахмурил брови. Цеберко уже знал, что если его начальник хмурит брови — добра не жди. Он покорно наклонился над бумагой и накарябал заголовок:

«Облыснительная» и поднял голову, ожидая команды.

— Пиши. Я такой-то получил взятку в размере одной тысячи долларов за составление протокола в пользу нарушителя…

— Я ничего не брал, он мне сам дал, сунул в карман и убежал, а потом прислал совершенно незнакомого человека за протоколом. Не мог же я отдать тысячу долларов незнакомому человеку, правда?

— Почему ты в таком случае, как честный сотрудник правоохранительных органов, не приехал к нам в Рахов и не сдал эти денежки по акту?

— Я приходил, но вас не было на месте, вы были у президента района товарища Пискуляка. Я не виноват, что вы там так долго сидели, а я тут страдал в ожидании вас. Вы знаете, как меня совесть мучила? Это невозможно передать словами. Я просто похудел на целых пятьсот грамм, что составляет одну вторую килограмма, а вы от мене облыснительную требуете. Да заберите вы эти деньги и пошлите в фонд Чернобыля. Там детишки мрут от болезней и систематического недоедания, а мы… мы… обойдемся. Мы если бы не Тиса, вернее, если бы румыны всякую гадость в Тису не сбрасывали, могли бы жить припеваючи. Давайте я так и напишу в облыснительной: тышшу долларов, что вручил мне насильно румын — бизнесмен в качестве благодарности, мы посылаем детям Чернобыля.

— Ладно, давай сюда эту тысячу, я сам пошлю. А писать ничего не надо. Так и быть, я тебя пожалею. Все же у тебя недавно жена родила. К тому же ты не умеешь излагать свои мысли на бумаге, — сказал начальник милиции.

— Вот это мне подходит, так бы сразу и сказали. Разрешите удалиться, товарищ клоповник! А жена у меня двойню родила — сросшуюся, топырь, их будут разрезать пополам, а на это нужны доллары.

— Удаляйся и держи язык за зубами.

Цеберко вышел из кабинета задом, держа руку у виска, а когда очутился на улице, обида охватила его с такой силой, что слезы сами потекли из его больших, не лишенных прелести, черных глаз. Он шагал по улице, устланной булыжниками и со злости сшибал их носками кирзовых сапог, посылая проклятия своему начальнику клоповнику, которого он считал натуральным клопом, впивающимся в тело таких честных людей, как он, Цеберко, дослужившийся до капитана и получивший первую крупную взятку, и то по нужде.