Осиное гнездо

Мария села рядом с водителем, мотор заревел, машина двинулась с места. На выезде из Бычкова свернула направо и, петляя по серпантинной дороге, стала подниматься на вершину небольшой возвышенности под названием Дилок. Мария, стараясь не упустить момент, осторожно положила ладонь левой руки на колено водителя и стала слегка сдавливать его. Водитель ничего не сказал, а только подался немного вперед. Мария только этого и ждала. Она тут же нагнулась и правой рукой расстегнула молнию на брюках, а левой ухватилась за ствол.

— О, какая прелесть! — воскликнула она. — Да ты гигант. Давай тормози.

— Там, там, на горке, — задыхаясь, ответил водитель. Он нажимал на педаль со всей силой, мотор ревел, как дикий зверь.

Невозможно было думать о последствиях этого шага, так же как невозможно было отказаться от сладкого мига, который бывает не так уж часто и только с женщиной, и то далеко не каждой.

У таксиста была жена. Но жена позволяла ему прикоснуться к ней только при выключенном свете после двенадцати ночи, когда, по ее мнению, дети уже спят, и никогда не прикасалась руками к его чувствительным местам. А когда он входил в раж, жаловалась на усталость и произносила одну и ту же фразу: давай спать, завтра рано вставать. А тут не баба, а огонь. Да эта мертвого поднимет. Водителя что-то несло мимо воли к этой чужой, опасной, но такой желанной бабе…

Уже полчаса спустя он сожалел о своем поступке, когда возвращался обратно, но, как говорится, после боя кулаками не машут. Он не взял с Маши ни копейки за дорогу и даже не просил ничего, а наоборот, она потребовала десятку за оказанную услугу, и он не отказал: смущенно достал десятку, сунул ей в подол и произнес: бывай. А когда она вышла, безумно развернул своего «Жигуленка», умчался с бешеной скоростью в сторону дома.

Мария поднялась на гору, где в деревянном доме, построенном ее братом десять лет назад и уехавшем затем в Карелию, копошились ее дети. Старшая дочка Светлана, которой уже минуло тринадцать лет, лежала на полу в объятиях своего кавалера, а маленькая Юлия варила в кастрюльке на плите яйца. Эти яйца она похитила у соседей из курятника да так удачно, что никто не догадался и не заподозрил ее в этой шалости.

— Мама, сучка! курва, чо принесла? — спросил дебильный Иванко. — Тут жрать все хотят, в животе лягушки прячутся и сосут. Мочи нет. Дай один хлеб, я его смолочу, даже корки не останется.

— Света, ты что сдурела? а если брюхо начнет пухнуть, что мы делать будем? Такая сопля, а уже распутничаешь, как тебе не стыдно!

— Мама, иди на х. бля…!

— Что-о?

— То, что слышала.

— Да я сейчас кочергой твоего кавалера сопливого как огрею по хребту, так у него все сразу крючком станет, а ну, выметайся отсюда!

Мария выскочила и вскоре вернулась с кочергой в руках, но Светин жених знал, что матери надо. Именно она его обучала искусству любви в постели, едва ему исполнилось двенадцать лет. Он встал и поглаживая свое оружие, ринулся на тещу, проталкивая ее грудью в другую комнату.

— Ну что ты, что ты, милок? — лепетала она, хватаясь за пуговицу и стаскивая с него штанишки. Света тут же спохватилась, достала деревянную палку— мешалку, которой они помешивали бурду в горшках и ринулась в комнату, где поганилась мать с ее мальчиком. Но к двери был придвинут старый массивный шкаф и открыть ее не представлялось возможным.

— Убью, сука щербатая! Мало ей групповухи, так еще и этого отымает у меня. А может он мне по нутру, не только для сердца, но и для души. Васька, брось ее, она заразная.

— Ты не жадничай, проститутка маленькая, еще, небось, мхом не обросло у тебя там, а ты уже поганишься на глазах у маленьких братьев и сестричек, — ну какой ты пример показываешь, скажи?

— Я тебе сейчас устрою баню, — сказала Света и выбежала из дома. Она направилась к матери Василька, подняла ее пьяную с полу и потащила к себе домой с целью вырвать возлюбленного из материнских ласк.

Когда они вернулись, Мария, мать Светы, уже сидела у стола, а Василек разливал самогон в алюминиевые кружки.

— Присоединяйтесь к нам, — сказал он без тени смущения, когда те вошли.

Плантишиха села рядом с сыном, погладила его по рыжим волосам и сказала:

— Мужик уже, верно? Он будет весь в меня. — Алюминиевую кружку она опорожнила до конца, сладко чмокнула и закусила ломтиком хлеба, посыпав его предварительно солью. — Тьфу! — сплюнула она на земляной пол, — я в такой переплет сегодня попала, в жись не забуду. Утром проснулась, умылась, решила дочку навестить: дома жрать совершенно ничего нет, а у дочки корова с молоком, пойду, думаю молочка похлебаю все же лучше, чем ничего. Идти далеко — на ноги напялить нечего, пришлось босиком топать аж в Пицул на самую гору. Иду я, значит, птички поют, роса на траве блестит, еще не просохла, потому как солнце только что взошло, подхожу ближе к дому дочери, слышу писк со звоном стекла смешался, гляжу голова дочки в окно высовывается. Батюшки, да это она, сиротинка, кровинка моя, в окно это лезет, жись свою спасает, а ее муж, пьяный в дым, с топором за ней торчит и кричит: убью, стерва проклятая.